Невозможная птица

верил в это. Бог знает, сколько незнакомцев тот, вероятно, убил в своё время. Он мог произносить слово на «C»; он не колеблясь застрелил Кио. Почему он не мог нажать на курок?

Боже мой. Вот что значило это выражение на его лице! Клиндер боялся участи By! Он был в ужасе от того, что может исчезнуть за здорово живёшь! И что это значит?

Господи, подумал Майк. Господи Иисусе.

Я нравился этому ублюдку. Я ему действительно нравился.

И Майку показалось, что он понял кое-что ещё, когда наблюдал, как Донна глядит на его пистолет, лежащий на столе. Кое-что даже ещё более шокирующее. Когда Денни застрелил Клиндера, Майк не ужаснулся. Он почувствовал облегчение. Словно они поменялись своими привычными, испытанными ролями. Словно в конце концов Денни взял его на поруки. Он был поражён тем, насколько большое облегчение почувствовал. Он осознал теперь, что причиной было то, что сам он не мог этого сделать. Он направлял пистолет прямо в лицо Клиндера, но не мог сделать этого. Так же как Клиндер, он не мог нажать на курок. Даже после Буффало. Даже после того, как он видел смерть Кио. Потому что, в конце концов, у него было такое же чувство по отношению к Клиндеру, какое было у Денни по отношению к дядюшке Луи.

Клиндер был всем, что у него было.

Плечи Донны опустились, и она всхлипнула.

– Черт. Я такая дура. Я думала… если я встречу Корректора, смогу отговорить его. Если кто-нибудь и может, то это я. Я думала: я ведь уже побывала там, – она посмотрела на Майка. – Но я никогда не бывала там, где ты.

– Нет, – согласился он, – не бывала.

– Майк? У меня есть право голоса?

– Нет.

– Но если я убегу…

– Я поймаю тебя.

– Сколько бы ты людей ни зарезал, тебе нас не остановить.

– Я могу попытаться.

Она схватила пистолет со стола и вскочила, прицелившись ему в грудь.

– Не двигаться!

Майк смотрел на пистолет.

– Прекрати улыбаться, подонок долбаный!

Он мог поклясться: она не делала этого прежде. Он встал. Дуло пистолета последовало за ним.

– Ни с места!

Он шагнул по направлению к ней, игнорируя прыгающий в её руке пистолет; его глаза были прикованы к её глазам.

– Майк… не надо!

Между вторым и третьим шагом она попыталась дважды нажать на курок. К тому времени, когда дуло коснулось его груди, она попробовала сделать это ещё раз. Он смотрел, как она закрывает глаза, и единственная слеза скатывается у неё по щеке. Он взял у неё пистолет и молча наблюдал, как она пытается собраться, как складывает руки на груди и потирает плечи, словно ей холодно. Она открыла глаза. Она избегала смотреть на него. В конце концов, глядя из окна на проплывающие льдины, она сказала:

– Не знаю, смогу ли когда-нибудь простить тебя, – она вздохнула. – Это… это был худший момент в моей жизни.

– И в моей, – ответил он, отщелкнул предохранитель и прежде, чем она успела повернуться, поднёс дуло к её уху и выстрелил.

ВСЕ МОРОЖЕНОЕ В МИРЕ

Дэниел обнаружил, что за весь день даже червячка не заморил, поэтому, проехав немного дальше по дороге, он остановился у лавки – «Обеды, бензин, бакалея, лёд, живая приманка». Насосы выглядели как-то знакомо. С красными вишенками на верхушках.

Колокольчик над затянутой противомоскитной сеткой дверью звякнул, когда он вошёл. За стойкой – единственная пожилая официантка в розовой униформе. Повсюду развешены пивные постеры: грудастая девица с запотевшими бутылками в руках. И замечательно красивый мальчик в углу, играющий на старом шаффлборде[64]. На нем была красная футболка и синие джинсы на три размера больше, чем нужно; они отвисали, открывая чёрные трусы, и собирались гармошкой у него на ботинках. Видя, как мальчик наслаждается игрой, Дэниел почувствовал радость. Он присел и заказал вишнёвый пирог и кофе. Чёрный.

– Вам это подогреть?

– Да, мэм. – При разговоре с пожилыми леди с южным акцентом он всегда испытывал потребность называть их «мэм».

Она налила ему кофе и спросила:

– Как насчёт ложечки мороженого сверху?

– Да, конечно.

– Какое вы предпочитаете?

– С пеканом.

Она открыла холодильник под стойкой, и облако морозного пара поднялось между ними.

– Вам повезло, – сказала она, нагибаясь с ложечкой над его чашкой. – У нас есть все мороженое в мире.

Зубы Дэниела клацнули о край чашки. На чёрном ярлычке у неё на груди было написано «Эмма».

Подождав, пока он попробует пирог, она спросила:

– Ну как вам?

– Восхитительно.

Она с гордостью улыбнулась.

– Ручаюсь, лучшего вы не пробовали.

– Точно.

Она полоскала ложечку от мороженого, когда Дэниел спросил у неё:

– Как тут рыбалка в ваших краях?

Она с силой стукнула несколько раз ложечкой о край раковины.

– Говорят, хорошая. Сама-то я терпеть её не могу.

– Она у нас – полный вперёд, – раздался мальчишеский голос позади него.

Дэниел повернулся, чтобы взглянуть на мальчика. Но тот был сосредоточен на своей игре. Скользя шайбой из нержавеющей стали по опилкам и полированному дереву.

– Занимайся своим делом, Дуайт, – сказала официантка.

– Полный вперёд? – спросил Дэниел. Официантка наклонилась к нему вплотную.

– Он все время придумывает слова. С головой не все в порядке. Если бы я не присматривала за ним, он того и гляди выбежал бы на улицу, прямо под машину. Он хотел сказать – полное Евангелие[65]. Мы считаем, что нельзя отнимать жизнь у живого существа. Аборты. Смертная казнь. Война. Это все один и тот же грех. Бог освятил все живое.

Помедлив, Дэниел спросил:

– И коров?

– Ну… – сказала она.

– И рыбу?

– Разумеется, и рыбу тоже. Почему бы нет? Рыбы имеют такое же право на жизнь, как и мы. Это не то, что было дано нам в пищу.

– Вы продаёте наживку, – сказал он.

– Я хотела снять эту вывеску. Но… так близко к дороге…

Со стороны шаффлборда внезапно донёсся резкий шум.

– Я выиграл! – сказал мальчик.

– Ты всегда выигрываешь, – сказала женщина, покосившись на него. – Хотите сэндвич или ещё что-