Невозможная птица

воспоминание о собственной смерти.

– Господи, – сказал Дэниел.

– Боже, – сказал Майк.

Последовало долгое молчание; оно могло быть минутой или часом. Никто не считал. Пианино перестало играть, и бледная пшеница стояла тихо, словно из мира выпустили весь ветер.

Дэниел услышал, как его брат всхлипывает. Он ожидал получить некое горькое удовлетворение от этого странного обмена. Он с изумлением обнаружил, что его нет. Он чувствовал оцепенение.

– Это был мой сын. Я убил своего чёртова сына!

Дэниел не плакал ни о себе, ни о брате. Странно, но новый ад, открывшийся ему, оставшийся в памяти и мучивший его больше всего, был не Майком в Буффало, не Майком с Джулией и даже не последним словом, которое Майк произнёс. Это была приёмная дочь Майка в госпитале. Он забыл о том, что его брат знал, что значит смотреть, как умирает ребёнок.

Майк закрывал глаза рукой, вытирая слезы. Кио предупреждал его. Когда он спросил его, как умерли Денни и Шон. «Поверь мне. Ты не хочешь этого знать». Почему он не послушал его?

– Ты убил нашего отца!

Дэниел молчал.

– Как ты мог?

Дэниел пожал плечами.

– Денни, ты никогда не восставал ни против кого за всю свою жизнь! Как ты мог убить Клиндера?

– Я ненавидел его. В тот момент это показалось мне правильной мыслью.

В спокойствии Денни было что-то пугающее. Майк всегда думал, что он – храбрый, он – сильный. Больше он так не думал. Как мог Денни справиться? Потом ему пришло в голову, что у брата было больше времени, чтобы привыкнуть к боли. Это была, в конце концов, его жизнь.

– А этот мальчик на дороге! Боже мой, мы оба убийцы!

Дэниел кивнул.

– Мы действительно… проебали все, что могли.

– Аминь, – Дэниел был поглощён своим новым знанием, которое, казалось, угасило большую часть его гнева и оставило его плыть, не имея надёжной пристани. Он всегда был страдающей стороной. Он всегда уступал свою судьбу силам, на которые не мог повлиять. В том, чтобы быть жертвой, было некое удобство, которого он до сих пор не понимал. Но теперь, когда все его потери были определены, аргументы исчерпаны, свидетельства каталогизированы – приговор оставался неясным. Жизнь была случайностью. Но жить – означало делать выбор. Теперь он осознал, что решать предстоит ему.

Иисусе, подумал Майк, и он просил об этом? Пришельцы предупреждали его. Они хотели избавить его от правды. Это было слишком.

– Это слишком.

– Подозреваю, что это не нам решать, – сказал Дэниел.

– Я испоганил все, чего только ни касался, – в словах Майка не было сожаления. Только удивление и боль. – Все.

– Кто бы говорил, – сказал Дэниел.

– Что? – он был удивлён этим абсурдным признанием виновности.

– Я тоже, Майк. Я мог быть…

– Прекрати, – сказал Майк яростно.

– … лучше, – закончил Дэниел.

– Перестань быть таким чертовски хорошим !

Дэниел фыркнул.

– Я не хороший. Я хотел, чтобы эти воспоминания причинили тебе боль. И так и получилось.

– Я заслужил.

– Может быть. Но это не оправдывает меня, – он взглянул на брата. – Знаешь, я подозревал Джулию и тебя, но… я не знал.

– Это, черт побери, не твоя вина! Это я!

– Нет, Майк. Тебе больше не надо этого делать.

– О чем ты говоришь?

– Заступаться за меня. Присматривать за мной. Разыгрывать плохого парня. Пробовать все возможности и нести вину. Это ребячество. Хватит.

– Денни…

– Ты заткнёшься хотя бы на секунду? Мне и так тяжело, – Дэниел перевёл дыхание. – Я имею в виду, я не знал, что ты любил её. Я думал, что ты просто…

– Трахал её?

– Да.

– Нет, – Майк тяжело вздохнул. – Не в этот раз.

– Тогда прости.

– Я тебя должен прощать?

– Что я мешал вам соединиться.

Наступило продолжительное молчание, в течение которого оба брата, каждый по-своему, думали, закончится ли когда-нибудь это бесконечное подведение итогов.

– Денни… Когда говоришь «прости», это действительно помогает?

– Нет, – признался тот с печальной улыбкой. – Но это хороший жест. Почему ты не… – вопрос Дэниела замер у него на губах.

– Что? – спросил Майк.

– Не знаю. Как-нибудь по-другому…

Майк пожал плечами.

– Не знаю. А почему ты не?

– Не знаю, – сказал Дэниел. Он покачал головой. – Ни хрена себе делишки творятся тут у вас в госпитале!

Майк улыбнулся. Он раньше никогда не понимал этой шутки. Теперь понял.

– Эй, Майк!

– Что?

– Иди на хуй, – сказал Дэниел беззлобно.

Майк прикрыл глаза и кивнул.

– О'кей.

Так они лежали, держа птиц друг друга, слишком истощённые, чтобы делать что-нибудь ещё, кроме как смотреть на звезды.

Затем, одновременно, Майк и Дэниел почувствовали нечто.

Как будто в первый раз в жизни они разделили в точности одно и то же переживание, и им не нужно было спорить об этом. Что-то перестало болеть. Они ощущали прохладный ночной ветерок на своей коже и едкий, утешительный запах горящих листьев. Нет, оно ещё болело. Возможно, оно всегда будет болеть. Как скорбь. Она никогда не уходит насовсем – лишь делается меньше. Или, может быть, ты делаешься больше. Но теперь они знали, что не одни. Они держали истории друг друга. Не кусочки и отрывки. Не просто свою часть. Не осталось ничего недосказанного. Впервые они знали все целиком.

Всю жизнь им чего-то не хватало. И они выросли вокруг этой пустоты, приняли её как данность, и наконец она начала определять их. Стала чем-то очень жёстким. Словно пустотелый стальной шар, который они носили в грудных клетках в течение многих лет. Это имело отношение и к маме, которой они никогда не знали, и отцу, которого у них никогда не было. Но теперь эта нехватка исчезла. Каким-то образом её заменили чем-то лучшим. Чем-то подходящим. Это было новым ощущением для обоих. Словно кто-то улёгся в их раскрытый саквояж, пока они паковали вещи, чтобы дать им понять, что там ещё остаётся место, что они тоже поместятся. Это было ощущение дома.

– По крайней мере… – начал Майк.

– Что?

– По крайней мере, у Шона был отец, которого он заслуживал. Я, скорее всего, испортил бы и это.