Жемчужина! Настоящая жемчужина, святая! Оазис посреди пустыни!
Марсель весело смолотил две тарелки кускуса, опорожнил бутылку марокканского вина, прилежно и молча проглотил несколько безвкусных пирожных. Ему было хорошо, спокойно. Сколько месяцев Марсель уже не чувствовал себя так спокойно? Так мирно. В безопасности. Надья говорила мало. Скучала? Или вообще такая молчаливая? Нет, вроде ей не скучно. Улыбается. Марселю казалось, что он очутился на одной из тех картин, которые любил: ресторанчики на берегу, гребные гонки, сельские праздники…
Момо бил мячом в ствол дерева. Марсель оперся рукой о землю. Оглушительно стрекотали цикады: создавалось ощущение, что сидишь верхом на каком-то звере с желтым жестким мехом и спокойным дыханием. Марсель оживал. Он улыбнулся Надье и совершенно естественно положил руку ей на запястье. Руку она не убрала. И глаз не опустила.
— Вы, кажется, женаты?
— Да. У меня двое детей: мальчик — его зовут Франк, и девочка — Сильви.
— Вы больше не любите свою жену?
— Нет, — уверенно ответил Марсель. — Мы разводимся. Ей было тяжело на это согласиться, но так лучше.
Надья наклонилась к нему.
— Не нужно бросать жену.
Марсель придвинулся ближе и поцеловал ее. Момо, который ворошил муравейник, не смотрел на них.
Коротышка, не отрываясь от полевого бинокля, топнул ногой.
— Ну вот, и нечего церемониться с этим Марселем! Дерьмо — дерьмо и есть! То-то Мадлен обрадуется, когда узнает…
Опершись спиной на черную машину, взятую напрокат в гараже, коротышка одним глотком опорожнил банку теплого пива, которую тут же расплющил кулаком.
Посмотрим, как он посмеется, этот Марсель, когда найдет свою девицу разделанной на кусочки, да и мальчишку он подаст в лучшем виде — уж он-то свое дело знает.
Ненависть закипала в нем, и коротышке на мгновение захотелось распороть плоть всех своих друзей, всех тех людишек, что суетились вокруг, улыбались, фамильярно хлопали по спине. Он им вобьет эту их дружбу обратно в глотку. Молотком вобьет.
Я знаю: моя внешность обманчива. Маленький рост вызывает снисхождение. Но они не знают, какой я сильный. У меня сильные мускулы, мозг, безупречная подготовка, быстрота реакции. А ваши улыбочки — как пощечины. Окажись тут мама, она бы никому не позволила надо мной издеваться. Никогда бы не позволила.
Дрожь пробежала по его телу при воспоминании о матери. Он тряхнул головой и снова поднес к глазам бинокль. Марсель и Надья убирали остатки пикника. Момо, хохоча, крутился около них. Надья приводила в порядок свои длинные темные кудри. Марсель высморкался. Нужно быть полным олухом, чтобы в самый разгар августа подхватить насморк. Пронзительный стрекот цикад разрывал ему барабанные перепонки. На мгновение он с удовольствием представил себе, как поливает напалмом все оливковые деревья. Коротышка залез в машину и двинулся в обратный путь.
— Момо, давай, поехали…
— Ага… Сейчас. Почему у тебя такая же противная машина?
— Такая же, как у кого?
— Как у волка…
— Что ты говоришь, Момо?
— Я говорю: почему у тебя такая же противная машина, почему ты хочешь жениться на моей маме?
— Момо! Прекрати!
Надья хотела дать ему пощечину, но он ловко увернулся. Марсель умиротворяюще махнул рукой.
— У меня такая же машина, как у него?
— Да, как у него. И почему у тебя усы, как у Астериска?
— У Астериска?
— Он хочет сказать — у Астерикса. Момо, ты сейчас схлопочешь…
— Ну и что! Я вот скажу деду, что ты целовалась с полицейским…
— Момо!
Надья снова попыталась дать ему подзатыльник и промахнулась. Марсель нажал на газ. Наконец-то какое-то внятное указание. Что бы там Жан-Жан ни думал, он чувствовал, что оба этих дела связаны. Нужно его убедить.
Коротышка двинулся за ними на расстоянии трехсот метров, лицо его скрывали темные очки с зеркальными стеклами и тонированное переднее стекло машины.
Ярость разъедала его, как кислота. Во рту был металлический привкус крови. В городе он срезал путь, чтобы успеть домой.
Высадив Надью и Момо, Марсель, насвистывая, направился к дому коротышки — следовало вернуть машину. Потом — в комиссариат, может быть, Жан-Жан там. Мадлен с детьми раньше девяти-десяти вечера не вернется, время у него есть. Нужно сказать Жан-Жану про эту подозрительную машину.
Коротышка открыл почти сразу. Он тоже был весь в поту.
— Входи, Марсель. Пива хочешь?
— Очень. Подыхаю от жажды.
— Ну и как твоя прогулка?
— Тихо и спокойно… А ты? Что ты делал?
— Сиеста!
Коротышка бросил ему банку хорошо охлажденного пива, которую Марсель поймал на лету. Они молча выпили. В комнате с закрытыми ставнями было приятно. Под сурдинку что-то бормотал телевизор. Марсель допил пиво, вытер усы.
— Спасибо. Я пошел…
— Еще хочешь?
— Тороплюсь. Мне надо заскочить в комиссариат…
— Ты разве работаешь сегодня?
— Нет, не работаю, но из-за этой истории с убийствами мне надо повидаться с Жанно.
— Что-нибудь новенькое?
— Я не могу говорить, извини… Понимаешь…
— Ну да… конечно… Тогда до завтра.
— До завтра. И спасибо.
— Пустяки. Друзья должны помогать друг другу… Дверь захлопнулась, скрыв за собой широкую улыбку коротышки.
«Друзья должны помогать друг другу… » У Марселя не шли из головы эти последние слова. Он с удовольствием отплатил бы ему тем же, но за все время их знакомства он никогда не видел Паоло с девушкой. Можно было подумать, что у него что-то не в порядке. Да и то сказать: в этих своих темных очках, с узкой, как лезвие ножа, физиономией он мало на что мог рассчитывать. Что за идиотская мысль — не снимать черные очки днем в темной комнате… Марсель дошел до комиссариата и поздоровался с дежурным.
— Жанно у себя?
— О, Марселлино! Ты что, на сверхурочных? Да, Он тут.
Едва захлопнулась дверь, как широкая улыбка сошла с лица коротышки. Щека дергалась, на висках блестели капли пота. Он направился в ванную, которая была сплошь оклеена голыми девками, плеснул на лицо немного воды. Из зеркала на него смотрело мертвенно-бледное лицо. Он увидел, что забыл снять солнечные очки. Он себе в них нравился: лицо пересекала отливающая металлом полоса — как отблеск лезвия.
— Капитан?
