Пошел снег. Грязный серый снег, он покрывает все и приглушает звуки; но, может быть, он хотя бы помешает девчонкам шляться по ночам.
Паршивая погода для убийц.
Я долго думала о последних записях психа. Думала очень спокойно — славная трезвая Джини, — и вот что я себе сказала. Сказала себе, что раз уж я не могу подойти к каждому из братцев и, умильно глядя, спросить: «Ну, дорогуша, это вы хотели запихать Шэрон в топку?» — рискуя быть истыканной ножом за первым же поворотом коридора, то поговорить об этом с самой Шэрон вполне могу. И что еще за умерший субъект, который мог бы меня просветить? Свидетель? Наверняка. И я вполне могу кончить так же, как он.
В книжке говорится, что чокнутые очень любят говорить о себе. Убийц частенько именно так и раскалывают. Им нужно все поведать, инкогнито давит на них, они хотят славы, и, может быть, я смогла бы на этом сыграть. Нужно хорошенько подумать. Определенно — слово «думать» стало у меня самым обиходным.
«Толстушка». Вот еще! Я им покажу «толстушку», этим безмозглым, вечно что-то жующим детинам. Четыре здоровенных младенца, набитых мясом и бабками, четыре паршивых сопливых ковбоишки… Черт подери! «Черт подери» — прекрасно, — если Господь Бог мною недоволен, пусть сообщит об этом письменно по адресу: Джини Полная Кружка, дом №0 по ул. Надежды, Тупик на Северном полюсе. Меня ни с кем не спутаешь, жду!
Смешно: с тех пор, как я узнала, что с отъездом ничего не получится, то вроде бы и смирилась. В судьбу я не верю, но, может статься, это и есть моя судьба — разоблачить этого чокнутого. А потом что с ним делать? Убить? Убить не смогу. Но может быть, придется… Сейчас возьму сигарету и спущусь вниз прикурить.
Дневник убийцы
Вот, значит, как — толстуха Джини все еще здесь. Как же, должно быть, она любит нас. Я-то думал, что она окажется похитрее и уберется отсюда. Ан нет. Осталась. Наверное, боится, что все фараоны страны бросятся в погоню за ее задницей. А поскольку задница у нее необъятная, упустить ее у них нет ни малейшего риска. Но подумала ли она о том, что они с таким же успехом могут прийти за ней сюда? И спокойненько сцапать ее. И вообще, кто стал бы ее защищать? Достаточно было бы отослать газетную вырезку… Но кто это сделает? Здесь живут хорошие мальчики. И некая очень гадкая Джини…
А помимо того, мой дневник, идет снег. Красивый белый снег, похожий на бороду Деда Мороза… обожаю подарки. Буду в восторге, если Шэрон станет моим рождественским подарком.
Сегодня со мной случилось головокружение. Впервые. Я лежал и думал обо всем этом — о Карен, девице в Демберри. А потом встал, чтобы взять пуловер, и у меня закружилась голова, все вокруг завертелось. Вцепился в кровать, и все прошло. Но мне это не нравится. Такой сильный парень, как я, уверенный в себе, да что там — профессионал, не может позволить себе какие-то девичьи недомогания.
Теперь шпион доволен — примется подсматривать за моими недомоганиями. Видишь, шпион, я забочусь о тебе. Но поскольку я знаю, что ты ничего не сможешь со мной сделать, что никто ничего со мной не сможет сделать, то не вижу оснований что-либо от тебя скрывать…
Я люблю тебя, шпион, я так люблю тебя — ты каждый день, укрывшись здесь, в маминой комнате, зарывшись носом в ее юбки, усердно читаешь мои записи, читаешь быстро-быстро, шпион ты поганый, а пока читаешь — сейчас, теперь — опустив голову, я поднимаюсь по лестнице… И не с пустыми руками, знаешь ли… Я подхожу к двери, а ты оглядываешься так резко, что чуть не сворачиваешь сам себе башку, и теперь ты уже не сможешь читать дальше… Прочь отсюда, прочь!
Клянусь, я убью тебя. Когда мне надоест играть с тобой, я тебя убью. Найду что-нибудь такое, от чего тебе будет больно, по-настоящему очень больно, потому что ты посмел посягнуть на меня. Надо быть безумцем, чтобы посягать на меня.
А пока подскажу тебе кое-какие улики. Хорошенькие косвенные улики, совсем свеженькие, — тебе будет что обсасывать, сидя у себя в комнате. Кстати, твоя комната хорошо запирается на ключ? Ха-ха-ха! Как тебе мой бумажный смех? Вот еще очень важный признак: я — единственный из нас, кто любит репу. Привет!
Дневник Джини
Сегодня днем думала — со страху помру. Гаденыш написал, что поднимается по лестнице, и на какой-то миг я в это поверила. Поверила, что обернусь — и увижу блеск топора; его я боюсь больше всего: представляю, на что я буду похожа, расколотая топором надвое!
Ягненок с пряностями и рисом у меня пригорел, ну и прекрасно: есть больше было нечего, доктор пришел в ярость. Видели бы вы их рожи! Только что заходила к Старушке — они-то уехали. Пришла и говорю: «Может, вечером репу приготовить?»
Она как-то странно на меня посмотрела. Может, потому, что от меня немножко пахло вином, не знаю. «Репу? Что за странная мысль! — сказала она, глядя на меня исподлобья. — Вы что, хотите похудеть, поэтому вас тянет на такой рацион?» — «Нет, просто у меня дома ее часто готовили, и братья ее просто обожали, мадам», — ответила я, скроив самую глуповатую физиономию.
Она вежливо улыбнулась — приторно-лицемерной улыбкой, от которой у меня спина похолодела: «Сыновья ее не любят». — «Ни один?» — «Ни один. Никогда было не заставить и куска проглотить!» И она вновь принялась вязать очередной кошмар — на сей раз сине-желтого цвета. (Для Старка.) Вывод: мальчишка надо мной издевается. Утешительная новость.
Позвонила на вокзал: по-прежнему ничего. В любом случае вот-вот начнется метель. Думаете, это меня сколько-нибудь удивляет? Спокойной ночи. Надоело мне все это.
Но что он имел в виду, когда писал про эту дурацкую репу? Может, символ какой-то? «У больного в бессознательном состоянии репа символизирует вялый пенис отца, которого он страстно любит, — именно поэтому он и убивает бедняжек, которых подозревает в том, что они использовали его, обкрадывая таким образом мать». В широком смысле репа символизирует мужчин, а значит, чокнутый, который не чокнутый, — гомосексуалист, доктор Кнок[1]; браво, Джини, книжка тебе и впрямь помогает. Нынче вечером я ее дочитала.
Нужно бы купить другую.
Дневник убийцы
Здраствуй, Джини.
Ты мне снилась.
И то, что ты делала, выглядело не слишком невинно.
тебе должно быть стыдно.
Шлюха.
Шлюха, шлюха, шлюха. Я взвинчен. Мне жарко. И не стоит пытаться перехитрить меня в этой игре, слышишь, Джини? Слышишь, сукина дочь? Думаешь, я не знаю, чем занималась твоя матушка? Не стоит недооценивать меня, Джини. Мне не двенадцать лет, знаешь ли. Я — мужчина. Настоящий мужчина. И я покажу тебе, что за этим стоит, шлюха ты претенциозная. Папа всегда говорил, что некоторых шлюх следовало бы пороть кнутом. А где кнут, там и топор, — а? Таких, как Карен. И остальные.
Я обливаюсь потом, он капает на бумагу — не подумай, что это слезы. Я никогда не плачу. Мне некогда плакать. Слишком много дел. Столько шлюх, которыми пора заняться. Я сейчас все время говорю грубые слова, и мне это нравится, даже если это и плохо. В деревне, когда люди со мной заговаривают, я улыбаюсь, но в голове у меня кишат очень грязные, грубые слова, а они об этом не знают.
Я не Марк. И не Кларк. Не Старк. И не Джек. Я не знаю, кто я. Не знаю, поняла?
Но репу я очень люблю.
Дневник Джини
А если это и в самом деле так? Если он и вправду не знает? Пишет дневник только тогда, когда крыша поедет? Когда не помнит, кто он. Знает, что он — один из них, но который? Поэтому и пишет. Надеется вспомнить. И понять наконец, кто он.
Звонят. Пойду открою.
Угадайте, кто это был? Фараоны. Задавали те же вопросы, что и в прошлом месяце. Похоже, кто-то кое-что видел. Тень той ночью на улице, в клетчатых брюках. (На данной стадии это не
