разложенными тут же инструментами коновала. И Генри улыбнулся, слушая вопли своего старого друга:
— Ты сгниешь в аду за то, что сделал с моей малышкой. Уильям.
— Сэр Болдуин! Слава богу, я нашел тебя! Сэр Генри схватил и увез Уильяма! Вы должны нам помочь. Милорд епископ в Вестминстере, мне его не…
— Рассказывай, — поторопил Болдуин.
Гонец скороговоркой объяснил, что солдаты явились в дом, свалили Пирса и увели Уильяма.
— Где они сейчас?
Болдуин подвел своего коня, потом остановил проезжавшего на маленькой пегой лошадке горожанина.
— Я — хранитель королевского мира, действую именем милорда епископа Стэплдона. Мне нужна твоя лошадь.
— Ты не смеешь, я…
Вместо ответа Болдуин обнажил меч. Голубоватый клинок зловеще сверкнул на солнце.
— Получишь свою лошадь к вечеру в доме епископа Стэплдона. А сейчас она нужна. Саймон? В седло. Лоуренс, сейчас же пошлите кого-нибудь домой к милорду епископу и обо всем расскажите. Пусть пошлет людей к сэру Генри, если хочет спасти Уильяма.
Горожанин при виде меча проворно скрылся, что весьма порадовало Саймона. Многие на его месте в ответ на приказ отдать коня заспорили бы, а там и сами схватились за оружие.
Спустя несколько минут они галопом, нарушая закон и подвергая опасности народ, скакали по людным улицам.
Саймон едва не вышиб себе мозги о низкую вывеску какого-то торговца, а оглянувшись через плечо на причину миновавшей катастрофы, чуть не сшиб знак таверны. Больше он не оглядывался.
Свернув во двор, они сразу услышали крики.
Болдуин, раздобыв для Саймона лошадь, вложил меч в ножны. Теперь он снова вынул его и пришпорил коня. Тот рванулся вперед, едва не сбив шарахнувшегося в сторону грума, пославшего ему вслед проклятие.
— Немедленно отпустите его, именем короля! — проревел Болдуин.
Саймон уже спешился. Меч был у него в руках и упирался острием в горло человека, поднесшего ножницы к чреслам Уильяма.
— Положи, — прошипел бейлиф.
Во дворе было семеро мужчин. Один держал веревку, которой были стянуты руки пленника, двое других прижимали к земле его разведенные в стороны ноги. Человек между ними замер, прикипев взглядом к клинку у своего горла.
Болдуин заметил стоявших поодаль сэра Генри с сыном.
— Вели своим людям отпустить его, сэр Генри. Если ему причинят вред, я заставлю тебя заплатить. Отпустите его, я сказал!
— Ты мог бы упасть с лошади у меня во дворе, и никто бы не узнал, как это случилось, — презрительно фыркнул сэр Генри. — Я могу всадить в тебя стрелу, и все признают, что это был несчастный случай. Уходите и оставьте нас!
— Этот человек невиновен! Он не убивал твою дочь.
Тимоти выступил вперед:
— Вот как? Может, и не он ее зарезал, зато он изнасиловал.
— Нельзя изнасиловать собственную жену, — проскрежетал сэр Болдуин.
— Никто не давал согласия на этот брак. Он уговорил мою сестру сойтись с ним, чтобы нанести оскорбление нашему роду, но брака не было — я не признаю его!
Болдуин обвел глазами неподвижно застывших людей.
— Сэр Генри, тебе нечего бояться. Ты — друг милорда Диспенсера, и все, чтобы ты сегодня ни натворил, будет забыто. Но если кто-то другой… — он возвысил голос, — если кто-то другой попробует помешать мне, или повредить этому человеку, я арестую его своей властью хранителя королевского мира. А если Уильяму будет причинен вред, я арестую всех вас и добьюсь, чтобы вас повесили.
— Это какой же такой властью? — усмехнулся Тимоти. — Вас здесь всего двое.
С невыразимым облегчением Болдуин услышал за стеной шум шагов. Когда толпа людей в ливреях Уолтера Стэплдона хлынула во двор, он зло улыбнулся Тимоти и приказал ему:
— Посторонись!
Епископ развалился в кресле.
— Ты вполне уверен?
Болдуин уже все ему объяснил:
— Здесь мало места для сомнений. Джон был всей душой предан келарю и конечно же настоятелю. Мальчишка пришел в ужас от поступка девушки, рассказавшей о проделке с призраком, ведь это привело к аресту настоятеля. Сын Уильяма, конечно, ни в чем не был виноват. Потому-то о нем и позаботились с таким тщанием. Думаю, Джон сожалел, что причинил ему вред, но он так жаждал отомстить девушке, что жизнь Пилигрима представлялась ему мелочью.
Епископ Уолтер опустил взгляд на свои ладони.
— Это, пожалуй, домысел.
— Я бы с удовольствием заподозрил ее братца. Тимоти очень озабочен сохранением чести семьи. Не отца — тот все еще любит Джульетту, — а Тимоти. Ему она в конце концов приходилась всего лишь сводной сестрой. Потом стало казаться, что виновен отец Пилигрима. Он был явно задет переменой в сердце жены. Она сначала полюбила его, но влечение к молодому человеку, ровеснику, оказалось сильнее. Однако чем больше я размышлял о различии в положении тел и о том, как повлияли на судьбу обители неосторожные ее слова, тем яснее мне становилось, что тут сыграла свою роль месть. Быть может, убийцей двигали те же мотивы, что у Тимоти. Возмущение против оскорбления, нанесенного чести группы. Но не семьи, а монастыря.
— Мы обсудим это дело с местным епископом, и я предложу наказать парня.
— Пожалуйста, сделай это, милорд. А теперь мне хотелось бы вернуться в город и добраться до постели, — сказал Болдуин.
— Ты хорошо потрудился, сэр Болдуин. Благодарю тебя.
Болдуин кивнул, однако, пока он шел вслед за Саймоном по бесконечным коридорам во двор, перед его мысленным взором представали лица подозреваемых: искаженное болью и обидой лицо сэра Генри, полное тоски и отчаяния лицо Уильяма и, наконец, лицо брата Лоуренса. Лицо человека, на глазах которого все, во что он верил, было уничтожено каким-то послушником.
Болдуин подумал, что из всех потерь тяжелейшая — потеря монаха. Другим, по крайней мере, оставалась питавшая их сила ненависти. У Лоуренса не осталось ничего.
Акт четвертый
Джеффри Чосер повертел в пальцах перо. Прищурился на ряд других перьев, выложенных справа на столе. Пересчитал их, хотя заранее знал ответ. Не нужно ли их очинить? Подушечкой указательного пальца он попробовал кончик того, что держал в руке. Стержень гусиного пера, по правде сказать, совершенно не нуждался в подрезке. Он положил перо. Потянулся, на дюйм или два пододвинул к себе чернильницу. Разгладил на столе чистые листы бумаги. Тоже без всякой надобности.
Он вздохнул. Знакомые маленькие хитрости — лишь бы оттянуть момент, когда придется все-таки коснуться пером бумаги и начать писать. Все что угодно, лишь бы потянуть время.
Он сидел у открытого окна. Внизу, у ворот, слышался шум работ. Приехав накануне вечером, Джеффри Чосер заметил между стеной и бастионом яму, куда поместился бы сидящий человек. Каменную
