стену над ямой укрепили деревянными подпорками. «Водой размыло», — догадался Джеффри, глядя на скалившуюся над головой горгулью. Она веками изливала дождевую воду. А может, вода из подземного источника медленно подмывала стену. Места здесь были болотистые.
Вот послышались скрежет мастерка по камню, шутка, невнятное проклятие рабочего, поднимавшего особенно тяжелую глыбу. Джеффри задумался, не закрыть ли окно, чтобы отгородиться от шума. Как-никак, он прибыл в Бермондси в поисках мира и тишины. По ту сторону Темзы шумел Лондон, но в ордене монахов-молчальников можно ведь было рассчитывать на кусочек мира и тишины. Здесь не должно быть иных звуков, кроме звона колоколов, зовущих братию к молитве. Словно в ответ на эту мысль, зазвонил колокол. Закрыть окно — означало бы лишить себя теплого ветерка и запахов летнего утра, дышать затхлым воздухом помещения. Чосер обвел глазами комнату. Скудная обстановка — кровать в одном углу, тяжелый сундук — в другом и под окном — стол с табуреткой, на которой он сидел. Но в сравнении с кельями и спальнями, отведенными монахам, обстановка достойна дворца.
Джеффри Чосер кое-что понимал в дворцовых залах. Его жена, Филиппа, и трое младших детей совсем недавно выехали из своих комнат в маленьком дворце Джона Гонта на берегу Темзы. Джон Гонт, третий сын короля Эдуарда, порой привлекал Джеффри для участия в личных делах или для выполнения тайных поручений, связанных с дворцовой жизнью, но у семьи имелись более веские основания поселиться во дворце Савой. Джеффри временами, в промежутках между поездками, останавливался в этом дворце, но ни когда не считал его своим домом в отличие от жены Филиппы — дочери рыцаря, прожившей юные годы под покровительством покойной королевы Англии. Филиппа во дворцах была как дома.
Чосер при всякой возможности скрывался в домик у городских ворот в Олдгейте, купленный им незадолго до женитьбы. Там был его дом, там он хранил свои книги, бумаги и письменные принадлежности. А теперь по некоторым причинам домик в Олдгейте стал пристанищем всей его семьи: жены, детей и слуг. Домик у ворот, казавшийся таким просторным, оказался тесен для семейной жизни. Оттого-то Джеффри, желая спрятаться от домашней суеты, и перебрался на несколько дней на южный берег, в монастырь Бермондси. Ни муж, ни жена не признавали этого вслух, но оба понимали, что под предлогом работы супруг бежит от семьи.
Сложилось так, что это летнее утро Джеффри проводил тоже в доме у ворот. Гостевые покои на первом этаже у внутренних ворот монастыря. Здесь размещали самых важных мирских гостей или тех, кому желал выказать благоволение аббат Ричард Дантон. Джеффри впервые увидел Ричарда Дантона накануне вечером, когда прибыл в монастырь. Он с удовольствием вспомнил слова, сказанные аббатом при встрече. Тот был красивым мужчиной, сочетавшим в себе властность с непринужденностью манер. Он, как видно, неподдельно обрадовался приезду Джеффри. Он сказал…
Но воспоминания Джеффри были прерваны воплями за окном. Ответный крик. Еще и еще. Это уже не добродушная перебранка, а настоящие оскорбления. Бранились рабочие, поправляющие осыпавшуюся кладку у основания монастырской стены. Их спокойные голоса доносились невнятно, зато крики звучали вполне разборчиво. А ведь, казалось бы, рабочие в монастыре должны выказывать почтение к святому месту? А вот ничего подобного, сплошные «свиной навоз» да «дерьмо коровье». Чосера все это совершенно не касалось, но тем больше было причин выглянуть в окно.
Немало обрадованный случаем оторваться от дел, и в то же время спрашивая себя: «Дел? Каких еще дел?», он встал и сдвинул в сторону стол, чтобы подойти к окну. Смотреть пришлось прямо вниз, и поначалу он видел только пару шляп, надвинутых рабочими до бровей, чтобы укрыться от солнца, поднявшегося уже высоко и светившего жарко, несмотря на ранний час. Чосер разобрал только, что один из рабочих был молод, почти мальчишка.
Работники рассматривали нечто, скрытое от взгляда Чосера. Они застыли в напряженном ожидании. Джеффри узнал позы людей, которые, видя затевающуюся драку, не знают еще, то ли принять в ней участие, то ли разнимать драчунов. А вот и двое главных героев показались на глаза, отойдя от стены под окном. Они, пригнувшись, стояли друг против друга, между ними было чуть больше ярда. Из своего окна Джеффри не мог видеть лиц, но позы и зажатые в кулаках инструменты — у одного резец, у другого мастерок — выдавали готовность к схватке. Человек, сжимавший резец, владел только одной рукой. Другая, левая, высохла и висела как птичья лапа. Должно быть, в возмещение ущерба, вся сила его сосредоточилась в здоровой руке и плече.
Джеффри отвел глаза от четверки рабочих. Площадка южнее дома — внутренний двор — пустовала, только черный кот нежился в солнечном пятне между тенями. Но монахов в черном облачении нигде не было видно. И неудивительно, ведь только что прозвонили к терце — служители божьи к утру молятся уже четвертый раз. Чосер скосил взгляд на залитый солнцем двор, заклиная кого-нибудь выйти и вмешаться. Сухорукий уже замахнулся резцом и перенес вес на левую ногу, изготовившись к нападению. Джеффри дальше высунулся из окна и, не раздумывая, закричал. Не «Прекратите!» или «Что вы делаете?», а просто «Эй!».
Этого хватило. Рабочий с резцом поднял голову. Он щурился, но все равно Чосер оставался для него просто тенью в окне. Он открыл рот, словно хотел сказать или прокричать что-то — зубов в черной дыре рта было меньше, чем пальцев у него на здоровой руке. Он опустил резец и помотал головой, как будто уверяя, что ничего дурного и не думал. Второй тоже поднял голову, прежде чем уронить руку с мастерком. И двое зрителей уставились в сторону Чосера.
Он чувствовал, что должен сделать что-то еще, но не знал, что сказать. Так или иначе, ссора между рабочими в Бермондси — не его дело. Он сам был здесь гостем и не имел власти. Хватит и того, что он, сообщив драчунам о присутствии свидетеля, предотвратил, хотя бы на время, насилие.
— Добрый вам день, — проговорил он, отступая от окна.
Но далеко он не отошел. Джеффри слышал биение своего сердца. Дыхание стало прерывистым, словно он сам только что собирался драться. Он прислушался. Голосов не слышно. Такое молчание бывает после ссоры. Вскоре возобновился шум работ: стук молота, скрежет резца.
Он вновь уселся за стол и взялся за перо. За работу! Джеффри Чосеру полагалось письменно изложить отчет о последних переговорах с Генуей относительно учреждения торговой конторы для генуэзцев на южном побережье Англии. Успех подобных торговых миссий измерялся количеством исписанной бумаги. А по правде сказать, отчет был всего лишь предлогом. На самом же деле Чосер надеялся снова вернуться к стихам.
Но сцена за окном выбила его из колеи, и если прежде ему лень было сосредоточиться, то теперь мешали мысли о четверке у ворот. Он надеялся, что монахи скоро закончат свое богоугодное дело в большой церкви, и во дворе появятся несколько фигур под черными капюшонами. Одно их присутствие остановит дальнейшие раздоры. Если, конечно, они заметят, что тут делается. Бермондсийские монахи славились своей ученостью — не то, что другие ордена, радующиеся соленому поту и мозолистым рукам. Эти оставляли труд мирянам, вроде тех задир под окном. Только им даровалась привилегия пачкать руки в грязи.
Джеффри пришло в голову еще одно: не странно ли, что сухорукого рабочего наняли каменщиком, чтобы восстановить монастырскую стену? Пусть даже он может работать мастерком и даже ворочать камни, но как он управится с молотком и резцом? Разве что в драке использует. Быть может, монахи оставили его на работе из милости? Только вот совсем не похоже, чтобы этот сухорукий нуждался в милости. Передернув плечами, Джеффри снова взял перо и вытянул из пачки лист бумаги. «За дело. Ты пишешь стихи, — сказал он себе, — ты творец. Ну, так твори что-нибудь!» Ведь именно как поэта его принимали в этом монастыре. Аббат Дантон так и сказал вчера:
— А, мастер Чосер, придворный поэт!
Придворный поэт? Чосер никогда не считал себя таковым или, точнее, никогда не слышал о себе таких отзывов. Правда, он написал поэму в память первой жены Джона Гонта и временами читал свои стихи перед знатными особами во дворце Савой или в Виндзоре. Кажется, леди и джентльмены одобряли его труд. Во всяком случае награждали вежливыми аплодисментами. Да и приглашение провести несколько дней в монастыре обеспечено связью Дантона со двором. Но «придворный поэт» звучит как официальный титул! Тем не менее Чосер был польщен.
Ричард Дантон лично провел Джеффри по монастырю. Заложен он был в давние времена, пояснил аббат, вскоре после норманнского завоевания. Монастырская церковь высилась над галереей, верхушка ее, как вершина утеса, ловила последние лучи заходящего солнца. Возводилась она годами, десятилетиями и
