соблазном, посланным от дьявола, чтобы отвлекать праведников от благочестивых мыслей.
Джулиан с грустью вздохнул и отвел взгляд. Печальная картина. Он предпочел глядеть на шедшую впереди незнакомку. Костюм ее, несмотря на пуританское отсутствие украшений, свойственных знатным леди, все же выглядел очень элегантно. Темные пышные юбки, грациозно колыхавшиеся в такт движениям, только подчеркивали удивительное изящество тонкого стана девушки. Присборенные рукава оканчивались кружевными манжетами, а на запястьях их чуть прикрывали отвороты темных лайковых перчаток. Вернее, виделась лишь одна рука, а другой незнакомка, вероятно, придерживала у шеи широкую пелерину, опушенную по краям дорогим темным мехом. Волосы ее прикрывал маленький кружевной чепчик, поверх которого была надета черная шляпа с высокой тульей и жесткими полями. Шляпа сидела на голове с небрежным изяществом, не скрывая от идущего позади Джулиана стройной молодой шеи незнакомки, красивой линии покатых плеч. Да, глядеть на нее было приятно, и Джулиан невольно улыбнулся, любуясь прелестной женщиной. Что она хороша собой, он почти не сомневался. Джулиан зашел сбоку, чтобы увидеть профиль незнакомки, невольно досадуя, что снующий перед глазами крестьянин то и дело заслонял от него даму. Но тут последний наконец свернул, ибо они оказались у большой лужи перед входом в церковь, и крестьянин, видимо опасаясь за свой хрупкий груз, пожелал ее обойти.
Через лужу к ступеням церкви была насыпана дорожка из небольших булыжников, дабы прихожане не испачкали обувь. И теперь, когда Джулиану ничто не загораживало идущую впереди женщину, стало видно, как она, грациозно подобрав юбки, переступает с камня на камень, осторожно ставя ноги в узких полуботиночках на высоких квадратных каблуках. Ножки оказались удивительно маленькими. Почему-то это умилило Джулиана, и у него даже возникла мысль помочь ей, подать руку. Но он сдержал себя, ибо подобный жест был в духе галантных роялистов, а не пуритан, для которых женщины – это прежде всего дочери прародительницы Евы, а следовательно, несут на себе проклятье ее греха и не заслуживают никакой особой заботы.
Он немного постоял, давая незнакомке отойти, и заметил, что прикованный к столбу мужчина, приподняв голову, наблюдает за ним. Почему-то это рассердило лорда Грэнтэма, и, хмурясь, он шагнул вперед. Камень оказался не очень устойчивым, да и лужа, видимо, была довольно глубока. Он шагнул еще и еще, но в тот же миг понял, что следующий камень является обломком одного из разбитых воинствующими пуританами изваяний святых. Как католик, он внутренне ужаснулся этому, и, уже занеся ногу, резко отдернул ее. В результате он тут же потерял равновесие и рухнул в воду.
– Проклятье!..
Он представил себе, как смешон. Шляпа слетела, руки увязли в грязи, волосы сбились на лицо, к тому же он весь промок: вода попала даже за отвороты сапог. Но хуже всего было, что незнакомка вдруг повернулась и направилась к нему.
– Ты, видно, здорово ушибся, голубчик.
Джулиан поразился фамильярности ее обращения: она точно говорила с существом низшим, достойным лишь небрежной снисходительности. Правда, растрепанный и обрызганный грязью, он и не заслуживал иного. Поэтому Джулиан промолчал и поднял ногу, выливая затекшую в голенище воду.
А она не унималась:
– Давай я помогу. Ну, давай руку. Давно говорила мэру Лимптону: это безобразие, что у входа в церковь такая лужа. Ну, как же это ты, а? И что теперь твои бедные яйца?
Джулиан так и вытаращился на нее. Подобная фамильярность в устах пуританки – это уже слишком.
– Ах, как мне жаль твои яйца, голубчик. Как они? Наверное, совсем плохо?
– Да нет… все нормально, – наконец выдавил из себя Джулиан.
Но она только всплеснула руками:
– Да как же нормально? Поверь, мне очень жаль твои бедные яички.
Джулиан был готов послать ее ко всем чертям.
– Какое вам дело, сударыня, до моих яиц? – почти прорычал он.
– Но в наше голодное время…
Ее реплику прервал громкий голос мужчины у позорного столба. Он так и залился смехом. Джулиан и молодая женщина недоуменно оглянулись на него. Тут до Джулиана стало доходить, в чем дело. До женщины тоже. В сумраке у противоположных домов она увидела обходившего лужу крестьянина с лотком яиц на плече. Глаза ее расширились, она словно хотела что-то произнести, но вдруг взвизгнула и, подхватив юбки, понеслась по камням прочь.
В следующий миг Джулиан тоже расхохотался. Он смеялся, пробуя встать, но поскальзывался в грязи и падал. Появились какие-то люди. Они недоуменно смотрели на странную картину: хохочущего у позорного столба наказуемого и еще одного весельчака, барахтающегося в луже. Когда Джулиан встал, он весь извалялся в грязи, но никак не мог успокоиться. Так, запачканный, хохоча, он прошел мимо собравшихся зевак, машинально стряхивая воду с мокрого пера на шляпе.
Джулиан смог взять себя в руки только у дверей гостиницы и подумал, что надо срочно привести себя в порядок: платье было безнадежно испорчено, и следовало побыстрее переодеться в новое. Когда он увидел, как изумленно уставился на облепленного грязью постояльца хозяин, то вновь едва не рассмеялся, но все же сдержался. Главное, он добился своего: смех снял напряжение, изгнал из души чудовищное смятение.
Глава 2
Джулиан не стал ничего говорить королю о рассмешившем его происшествии. Когда зазвонил колокол, созывающий верующих в церковь, он разбудил Карла. Джулиан полагал: чтобы не вызвать подозрение, им следует присутствовать на проповеди.
Они слились с толпой пуритан, молчаливых и угрюмых в своей сосредоточенности, и не спеша прошли в церковь. Чтобы оказаться подальше от любопытных, Джулиан увлек короля на хоры. В старой церкви было сыро и душно; сверху прихожане своей темной массой напоминали стаю воронья.
Король поглядывал на это собрание со своей обычной циничной усмешкой.
– Боже, и это наши веселые англичане! – Он вздохнул и процитировал, чуть гнусавя, на манер пуританских проповедников: – «И изрек Он: станьте людьми, сыны человеческие».
– Тише, мистер Чарльз Трентон, – сжал его локоть Джулиан. – Ведите себя скромнее, ибо на нас и так обращают внимание.
– Ничего удивительного, ведь наши лица им незнакомы. А пуританам, несмотря на их мрачность, все же свойственно любопытство.
Король с интересом пробегал глазами по лицам женщин, даже указал Джулиану на одну из них.
– Погляди, до чего миленькая пуританочка! – Он кивнул в сторону прелестной девушки, из-под кружевного чепчика которой на шею спускались две волнистые белокурые пряди – дань женскому кокетству, которое не смогли истребить аскетические проповеди пуритан. – Но, клянусь небом, малютка отчего-то нервничает.
И в самом деле, белокурая девушка выглядела встревоженной, все время оглядывалась, а один раз даже встала, словно намереваясь уйти. Сидевшая рядом с ней тучная, важного вида дама в черной мужской шляпе поверх чепца повернулась к ней и, сжав девушке локоть, не позволила ей этого сделать.
– Видит Бог, это и есть оставленная невеста Стивена Гаррисона, – шепнул Джулиану король. – А соседствующая с ней матрона не иначе как ее матушка. Она-то уверена в себе. А вот ее доченька явно нервничает, опасаясь появления соперницы. И правильно делает. Пусть эта пуританка и мила, но Ева – словно солнце. Хотел бы я ее увидеть, клянусь Богом!
Он не успел договорить, когда снизу произошло какое-то движение; прихожане стали оглядываться и вставать, и путники увидели, как по проходу к кафедре движется проповедник.
– Ну, тут и говорить нечего, – только и шепнул Карл, когда проповедник взошел на кафедру и обвел всех присутствующих мрачным взглядом.
Да, говорить было нечего. Перед ними стоял один из истинных суровых фанатиков, чье влияние и вера приучили англичан к суровым пуританским традициям. Захария Прейзгод был высок и аскетически худ, настолько, что его мантия болталась на нем, как на шесте, а скулы, казалось, вот-вот прорвут желтую, словно пергамент, кожу. Впечатление довершало лицо проповедника – густые, щетинистые, мрачно насупленные брови и темные, глубоко посаженные глаза, горевшие таким мистическим огнем, какой
