памятники. Камни были покрыты лишаями; кое-где росли молодые деревья. Здесь, на северной стороне, всегда было сыро и пахло плесенью.
Ваньковский лежал грудью на гранитной глыбе, ногами в промежутке между двумя другими. Он упал, очевидно, головой вниз, а затем скатился по откосу глыбы; череп с лицевой стороны был раздроблен, кровь залила все лицо и окрасила окружающий гранит.
Убедившись, что Ваньковский не дышит, Рыжов вынул из его крепко сжатой руки револьвер и выпустил из него оставшиеся пули; а затем вернулся к балагану, заметив место, где лежал труп.
Варя, сидевшая возле балагана, подняла на подошедшего Рыжова вопрошающий взор; спросить его она не решилась.
— Он убился сразу при падении, — сказал Рыжов, догадавшись. — Я вынул из его руки револьвер и стрелял, чтобы молодежь спуталась в счете выстрелов.
Прошел еще почти целый час в ожидании возвращения ушедших на второй столб. За это время Рыжов отыскал топорик среди вещей столбистов в балагане, вырубил две длинные и крепкие березовые жерди и привязал к ним одно из одеял.
Наконец гурьбой привалили молодые люди, спрашивая впопыхах, что случилось. Выстрелы застали их уже почти на вершине столба, и хотя они поспешили вернуться, но спуск занял немало времени.
— Господа, случилось большое несчастие, — сказал Рыжов, когда все собрались к балагану. — Мы втроем забрались на первый столб — сначала господин Ваньковский, потом я, наконец барыня. Она только что успела подняться на край площадки, когда ее супруг, стоявший на другой стороне у самого обрыва, вероятно желая помочь ей, резко повернулся, поскользнулся на гладкой плите и свалился вниз…
Послышались возгласы ужаса и вопросы:
— Ну, где же он, жив еще? Нужно бежать за помощью, привести доктора!
— В помощи господин Ваньковский уже не нуждается, — продолжал Рыжов. — Он сразу убился насмерть на каменной россыпи у подножия столба. Помогите поднять тело и принести сюда.
Вся компания ушла с носилками, кроме Вари, которая осталась в балагане, так как во время рассказа Рыжова упала в обморок; одна из девушек тоже осталась и приводила ее в чувство. Когда Варя пришла в себя, эта девушка побежала с двумя чайниками за водой.
Вскоре вернулась и печальная процессия с носилками, которые опустили на землю позади балагана. Затем стали обсуждать — нести ли тело в город или пригласить полицию на место происшествия; большинство высказалось за первое предложение, так как это было проще и скорее.
— В таком случае нужно составить акт теперь же, пока мы не забыли всех подробностей, — заявил Рыжов.
У него нашелся лист бумаги и карандаш; один из гимназистов взялся писать; изложили все происшествие, начиная со встречи всех трех отрядов столбистов на тропе и кончая поднятием мертвого тела. Варя подтвердила рассказ Рыжова об их подъеме на столб и прибавила, что она, занятая взлезанием на площадку, не видела, как поскользнулся и упал ее муж, и подняла голову, когда Рыжов что-то закричал и подскочил к ней, бледный от испуга. Убедившись, что упавший не зацепился за дерево или выступ скалы, а полетел вниз, они поторопились спуститься, давая выстрелы, чтобы созвать остальных на помощь. Когда они подошли к месту падения, их спутник уже не дышал.
Пока судили, рядили и писали, солнце уже спустилось за лес. Поэтому решили отложить перенос тела в город до утра, так как нести неудобные носилки ночью по лесной тропе было бы слишком трудно.
Поужинали без длинных разговоров — присутствие мертвеца связывало всем языки. Затем сейчас же легли спать, чтобы выйти завтра на рассвете и сделать трудный путь с ношей до наступления жары.
Ночь прошла спокойно. Когда между стволами сосен только что показались признаки приближающегося рассвета, все быстро поднялись, наскоро позавтракали и тронулись в путь. Впереди шли все девушки и Варя. Позади шли мужчины; их было восемь человек, так что устроили две смены; четверо несли носилки с мертвецом и менялись каждую четверть часа.
Так как мужчины с длинными носилками подвигались медленно по извилистой тропе среди леса и теряли время на смену, то женщины ушли вперед, чтобы нанять в первой попутной деревне телегу и выехать с ней навстречу печальной процессии. Благодаря этому вся компания уже к полудню успела добраться до города.
В тот же день кончилась тягостная процедура полицейского дознания о происшествии с освидетельствованием и вскрытием тела, после которого Рыжов немедленно уехал из Красноярска. С Варей он простился крепким рукопожатием и безмолвным взглядом, так как при этом были посторонние.
На следующий день состоялись торжественные похороны, на которые собралась масса горожан.
Варя мужественно перенесла тяжелые часы, когда она была центром всеобщего внимания и участия. Сейчас же после похорон она уехала в Енисейскую тайгу к отцу на прииск. Из вещей мужа она ничего не взяла, а обстановку квартиры поручила своим знакомым продать и деньги отдать матери Ваньковского. Последней были отосланы и все бумаги, найденные после снятия печатей с письменного стола. Но в этом столе Рыжов и Варя, приехавшие в город ранее прибытия тела, успели сделать быструю ревизию еще до появления полиции.
Гибель молодого столбиста на несколько лет ослабила рвение горожан, и на вершины более трудных столбов в эти годы редко кто взбирался. Но постепенно впечатление от происшествия изгладилось, очевидцы его кончили гимназию и разъехались из Красноярска. Мало-помалу опасный спорт возобновился.
А после того, как по Сибири прошла железная дорога и Красноярск оживился и начал расти, значительно увеличилось и количество столбистов. На берегу Енисея, ниже устья Лалетиной, построили дачи, туда начал ходить пароходик из города, экскурсия на столбы сделалась менее длинной и трудной. Вместо балагана у столбов возникла кем-то выстроенная изба, дававшая приют во время ненастья.
В революционные дни 1905 года на столбах кто-то вывесил огромные красные флаги, которые видны были из города и страшно раздражали администрацию. Был организован целый отряд жандармов, снявших с большими затруднениями красные флаги и сжегших избушку, чтобы уничтожить приют столбистов. Но при всем желании они не могли стереть с отвесной неприступной стены надпись «Да здравствует свобода», которую какой-то смельчак ухитрился написать крупными буквами.
Уничтожение избушки, впрочем, ничему не помогло. Вместо нее возник опять балаган, и паломничество к столбам по-прежнему представляет любимое занятие красноярской молодежи. И уже немногие помнят о происшествии на столбах, которое рассказано нами.
Критик отметит, конечно, что повесть не лишена литературных слабостей. Но, согласитесь, прочитав, ее долго не забудешь. Странное, тревожное впечатление производит она.
Как вы знаете, в 1908 году Владимир Афанасьевич проводил со студентами практику в районе Красноярских Столбов.
«На отвесном обрыве одного из самых больших столбов, — вспоминает Обручев, — мы различили еще полустертую надпись красной краской «Долой самод(ержавие)», которую в дни революции 1905 года ухитрились написать какие-то смелые туристы. По рассказам красноярцев, тогда же на вершине одного из столбов был водружен большой красный флаг, и полиция вынуждена была выслать целый отряд для снятия его и уничтожения этой и других революционных надписей на Столбах, что, очевидно, удалось не вполне. Жандармы в сапогах со шпорами не смогли лазить по столбам так успешно, как молодые туристы, получившие даже прозвище «столбистов».
Эти вот впечатления и легли первоначально в основу повести.
Но пришедшая уже литературная известность его не прельщала, он служил науке.
В 1929 году Обручев был избран академиком, переехал в Ленинград, где тогда работал Президиум академии. Литературная деятельность сразу отошла на далекий задний план. Владимир Афанасьевич возглавил только что созданный Геологический институт, в 1930 году стал председателем Комиссии по изучению вечной мерзлоты, с 1931 года — членом ученого совета Географического общества.
Обручевы поселились в Гатчине, купили дачу с садом. Жена хлопотала по хозяйству, завели даже
