— Вещи у меня украл в Чий Чу.
Дорога вышла из пустынной и голой равнины Чий Чу и вступила на плоские и однообразные холмы, окаймлявшие ее с запада. Уклон под гору стал заметней, и собака бежала еще быстрее, тем более что солнце село и в воздухе повеяло прохладой. Еще несколько поворотов — и появились небольшие скалы, а затем открылась долина речки. Густая зелень деревьев и кустов, тянувшихся по обоим берегам, резко выделялась на мрачном буром фоне холмов.
Собака чуть не вырвалась из рук, стремясь к воде. Но и рудокоп торопился утолить жажду чистой текучей водой, которой не видел уже больше полугода. На берегу ручья, склонившись к воде, животное и человек втягивали в себя прохладную влагу с одинаковой жадностью.
«Куда пойдет теперь след, вверх или вниз?» — подумал Мафу, глядя на собаку, которая, утолив жажду, улеглась на землю.
Он стал тщательно осматривать почву у берега речки, состоявшую из серого песка с мелкой галькой. Но следов соломенных сандалий не было видно. Торопясь к воде, собака, очевидно, отклонилась от них.
Отдохнув немного, Мафу отвел собаку немного назад, к тому месту, где дорога выходила в речную долину, показал ей след и дал опять понюхать кварц, закапанный салом. Собака повела теперь не прямо к воде, а несколько вверх по долине, где выше брода виднелась группа тополей, дававшая хорошую тень у воды и вместе с тем защищавшая отдыхающего путника от взоров прохожих.
— Так! — пробормотал Мафу. — Вор пришел сюда, когда солнце еще грело, и выбрал это местечко для отдыха. Посмотрим, нет ли там следов его пребывания.
Действительно, на маленькой лужайке в тени, у самой воды, трава была примята. Тут же валялись несколько маленьких осколков кварца и два валуна покрупнее, которыми кусок руды был раздроблен.
— Вот как!.. Он сделал первую пробу, — усмехнулся Мафу.
Между тем- собака потянула дальше, по узкой тропинке, извивавшейся вдоль речки.
«Ну, теперь надо быть настороже, смотреть в оба и слушать», — подумал Мафу и приготовился к встрече: поправил мешок на спине, переложил веревку в левую руку, а в правую взял свой длинный монгольский нож.
Тропа шла то у самого берега, то уклонялась в чащу из тальника, шиповника, барбариса, стоявших зеленой стеной по обе стороны; то огибала утесы, спускавшиеся к воде, поднималась на косогор, поросший полынью, эфедрой, караганой (акацией); то, наконец, в расширениях узкой долины направлялась напрямик через заросли высокого чия, огромные снопообразные кусты которого поднимали свои метелки над головой пешехода. Солнце уже село, и кудрявые тучи на небе заалели, отбрасывая розовый свет в узкую долину.
«Пожалуй, он уже прикончил толченье и отдыхает где-нибудь в чаще, так что наткнешься на него неожиданно», — подумал Мафу, замедлил шаг и удвоил осторожность.
Но собака шла все вперед и вперед; начинало темнеть; тучки на небе посерели; кое-где заблестели крупные звезды. Навстречу путникам с верховий долины потянул прохладный ветерок.
«Уж не ушел ли он на высокий Джаир? — обеспокоился Мафу. — От брода мы отмахали, наверно, уже три или четыре ли».
КОСТЕР В ЧАЩЕ
Вдруг собака подняла голову, начала нюхать воздух и ворчать. Мафу цыкнул на нее и пошел еще медленнее. Тропа шла по густой чаще, в которой было совсем темно. Приходилось ступать осторожно, чтобы не выдать себя треском сухой ветки под ногами.
Но вот сквозь зелень забрезжил красноватый свет. Мафу подтянул собаку поближе к себе и стал подкрадываться. Послышалось журчанье воды; тропа, очевидно, приближалась к речке. Еще поворот — и Мафу остановился.
Впереди открылся вид на небольшую лужайку. Справа ее ограничивал высокий утес, слева — речка. Тропа подходила к воде и перебегала на другой берег, потому что утесы подступали к самой речке, и оттуда доносился шум небольшого водопада. На краю лужайки, под нависшими глыбами утеса, горел небольшой костер. Возле него сидел, согнувшись и положив руки и голову на поднятые колени, полуголый человек; рядом виднелись маленький таз, большой плоский камень и на нем другой, круглый, поменьше.
Пока Мафу соображал, сколькими прыжками можно настигнуть вора, последний зашевелился, взял в каждую руку по палочке с развилиной на конце, вытащил из костра белый камень и бросил его в тазик. Послышалось шипенье, и из тазика поднялся пар.
«Какой умный! — подумал Мафу. — Калит руду, чтобы легче было дробить ее. Нужно будет и нам делать так в шахте…»
Между тем человек опять опустил голову на колени. Ему, очевидно, смертельно хотелось спать, но он не решался предаться отдыху, не закончив дробления последнего куска кварца.
«Хорошо, что я так быстро погнался за ним! — подумал Мафу. — Покончив с рудой, он сунет горсть золота в карман, и налегке пойдет шагать, куда вздумается. Но теперь ты не уйдешь!»
Выпустив собаку, которую он все время держал за морду рукой, чтобы она не лаяла, Мафу в два-три прыжка настиг полусонного человека, не успевшего вскочить на ноги, опрокинул на спину и, схватив его руки, придавил коленом живот. Тот застонал и стал молить о пощаде.
— А, мерзавец! Второй раз попался с краденым! — хрипел рудокоп.
Освободив одну руку, он отвязал веревку от ошейника собаки. Одним концом веревки он связал руки вора, а другим его ноги и сказал, вставая:
— Ну, теперь полежи смирненько, а я посмотрю, много ли ты наработал, негодяй!
Он освидетельствовал прежде всего мешок, лежавший близ костра; руды в нем не было, последний кусок ее еще калился в огне, а другой лежал в тазу. Остальное, очевидно, было уже истерто и перемыто в речке. Под мешком оказалась тряпочка, связанная узлом. Уже по ее весу Мафу догадался, что это золото, намытое из исчезнувшей руды. Он осторожно развязал тряпку, развернул ее на земле, полюбовался блеском зерен и пластинок желтого металла при свете костра, погрузил в них пальцы, потом завязал тряпку и взвесил ее на руке.
«Фунта два, пожалуй, будет, — подумал он. — А все ли здесь? Не припрятал ли негодяй часть по карманам?»
Недолго думая, рудокоп залез в карманы шаровар вора, но нашел в них только огарок свечи, завернутый в тряпку, огниво и кремень, несколько чохов (китайских латунных монет с квадратной дырочкой) и кусок черствого хлеба. Ощупывание тела пленника также не дало никаких результатов. Приходилось думать, что золото или все в тряпке, или же часть его спрятана где-нибудь в кустах. Но Мафу отверг последнюю мысль. Вор, очевидно, не рассчитывал на погоню, иначе он ушел бы дальше и спрятался для измельчения краденой руды.
Покончив обыск, Мафу убрал тряпку с золотом в свой мешок, туда же переложил остывший кусок кварца из тазика и подумал: «А недурно бы теперь поужинать». Он достал щепотку чая и бросил ее в тазик, в котором вода от раскаленного камня была нагрета до кипения, потом достал из мешка сухари и головку лука.
— Жаль, что мясо некогда варить. Ну, угощу им собаку, она честно заработала свой ужин. Поди сюда, желтая тварь!
Собака лежала поодаль, зорко следя за связанным человеком, как будто понимая, что его нужно стеречь. При оклике Мафу она поднялась и подошла ближе, виляя пушистым хвостом.
— Вот тебе награда за поимку вора! — засмеялся рудокоп, бросая ей большой кусок мяса.
Собака подхватила его на лету, отбежала на прежнее место, улеглась и, зажав мясо между передними лапами, начала уплетать его, ворча.
Подкрепившись, рудокоп закурил трубку и, повернувшись вполоборота к пленнику, стал его разглядывать, обдумывая, что сделать с ним. Цзинь Тай лежал на боку в неудобной позе, но смуглое лицо
