Вода в чайниках вскипела. Мафу напился чаю и подкрепился еще шашлыком. Полночь, вероятно, уже миновала, но так как звезд не было видно, то. определить время никто не мог. Хун не являлся. Мафу взял ружье и отправился. Лю Пи проводил его до русла и сообщил, сколько шагов насчитал Пао до камышей.
— Да пошлет тебе небо удачу! — пожелал он ему при расставании.
Хый-фын завывал попрежнему, и его порывы чуть не валили с ног. Мафу надвинул шапку на глаза, и шел ощупью по руслу, считая шаги, по временам останавливаясь и поворачиваясь спиной к ветру, чтобы отдышаться. Но вот под ногами зашуршали камыши; рудокоп осмотрелся и увидел впереди рощу, чуть выделявшуюся в серой мгле. Он пошел прямо к ней и, достигнув первых деревьев, начал кричать вперемежку с дунганскими ругательствами.
— Где вы тут попрятались, шайтан бы вас взял, заснули что ли, караульные!
Вскоре из темноты послышался сонный голос:
— Эй, кто там идет? — и одновременно Мафу услышал поблизости испуганный храп лошадей, а в нескольких шагах дальше споткнулся о чье-то тело и выругался еще раз.
— На самой дороге лег, другого места не нашел! Потревоженный тоже выругался и сонным голосом спросил:
— Это кто, Чжан и Янг? С добычей? Где так долго пропадали?
— Заблудились в этих проклятых развалинах, очень далеко заехали, песок глубокий, кони пристали. Янг еще идет, его конь совсем замотался.
— Добыли что-нибудь по крайней мере? — спросил другой голос.
— Одного хуан-янга привез.
— Хорошо, завтра шашлык будет.
— Недурно бы сейчас, да ветер не даст жарить.
Во время этого разговора Мафу присел вблизи собеседника, достал трубку, высек огонь, закурил и при слабых вспышках табака старался рассмотреть расположение спавших людей и узнать, где сидит Хун.
— А мы тут калмычонка поймали, — продолжал дунганин, зевнув. — Завтра будем его сечь, чтобы он сказал, где спрятались калмыки.
— Вот как! — сказал Мафу. — Я днем в развалинах тоже наткнулся на одного, хотел подстрелить, да он успел спрятаться. Не этот ли самый? Где он?
— Он лежит возле десятника связанный. Завтра увидишь.
Хун, все время не спавший, сразу узнал голос Мафу, но не верил своим ушам. На всякий случай, чтобы показать, где он лежит, он сказал громко и жалобно:
— Добрые люди, дайте поесть, я уже больше суток голодаю!
Дунганин фыркнул, а Мафу проговорил:
— Подожди до утра, мальчик! Мы тебя так накормим нагайками, что ты станешь совсем красный[30].
Теперь Хун не сомневался, что Мафу пришел за ним, и успокоился.
Мафу громко зевнул и сказал:
— Поспать нужно, очень я устал. Полночь, наверно, миновала.
— Спи, спи! — проворчал дунганин. — В такую погоду никто не станет тревожить нас.
Рудокоп осторожно шагнул через несколько спящих и опустился возле Хуна. Рядом десятник храпел глубоко и равномерно. Мафу растянулся на земле, и тотчас же его рука стала ощупывать мальчика, чтобы найти узлы его пут. Медленно и осторожно они были развязаны, руки и ноги распутаны. Покончив с этим, он притянул к себе голову Хуна и шепнул ему на ухо:
— Полежи смирно, пока руки и ноги не отойдут, у нас времени много. Пусть все опять заснут.
Кровь, приливавшая теперь в онемевшие, туго стянутые члены Хуна, сильно колола тело, и мальчик закусил губы, чтобы не стонать. Только через полчаса боль утихла, и он почувствовал, что может владеть своими руками и ногами. Он ждал теперь дальнейших указаний от Мафу — и вдруг услышал над самым своим ухом хорошо знакомый ему храп рудокопа.
«Ой, ой, Мафу заснул», — подумал Хун в ужасе. Он знал по опыту, что разбудить уснувшего рудокопа очень трудно.
«Что же делать? — тревожился мальчик. — Если я начну его тормошить, он станет громко ругаться сквозь сон, как всегда, и разбудит других. А не трогать — он проспит до утра, и мы оба пропали».
Он нашел руку Мафу и стал ее гладить, щекотать, но это не помогало. Рудокоп спал богатырским сном.
Чтобы самому не заснуть, Хун, вспомнив ночь на холмах вдвоем с Пао начал считать до пятидесяти и опять до пятидесяти, загибая каждый раз по одному пальцу. Он не знал, что однообразный счет усыпляет. А он достаточно намаялся за последние часы, молодость взяла свое, и Хун, загнув только пять пальцев, крепко заснул.
Прошел час, другой, третий. Буря бушевала попрежнему, но в роще между стволами толстых тополей чувствовалась не так сильно. То громче при сильных порывах, то слабее шумели их вершины; сухие ветки и полузасохшие листья по временам срывались и падали на спящих, укрывшихся с головой от пыли, которую мело по земле. Близился уже рассвет; серая мгла ночи стала чуть светлее.
ОГНЕННЫЙ СМЕРЧ
И вот Хуну приснилось, что он опять в шахте, стоит возле Мафу, который долбит жилу и ругается. Из- под кайлы сыплются огромные искры, брызжут кусочки кварца, словно град. Вот отскочила огромная глыба и катится прямо на его ноги. Хун вскрикнул от ужаса, чувствуя, что не может сдвинуться с места, и проснулся. Он поднял голову, в недоумении оглянулся… и вспомнил, что с ним произошло.
«Я тоже заснул, — подумал он, — хорошо, что еще темно. Но теперь нужно будить Мафу».
Он стал щекотать руку рудокопа, потом полез к его лицу и хотел зажать ему нес: давно испытанное крайнее средство. В это время его ухо, лежавшее на земле, уловило глухой гул, словно топот многих скачущих лошадей.
«Что это? — подумал мальчик. — Новая шайка едет сюда, или кони дунган сорвались и удрали?»
Топот усиливался, и вдруг, несмотря на гул ветра в листве, воздух задрожал от протяжного многоголосого рева. Вслед за ним послышались дикие крики и беспорядочные выстрелы.
— Эй, эй, на коней, на коней, живее, на нас напали! — раздался окрик возле Хуна.
В роще началась суматоха. Сонные люди вскакивали, толкая друг друга, наступая на лежащих. Хун приподнялся. С него сдернули халат: это десятник одевался, ругаясь. На соседнем лугу уже шел бой; на расположившуюся там часть главного отряда дунган наскочила какая-то конница, рубила и колола сонных, застигнутых врасплох людей. Дикие крики, ржание и храп лошадей покрывали голоса бури. Кто-то ткнул сапогом Мафу и крикнул:
— Поднимайся же, соня, шайтан ленивый, скорее на коня!
Мафу, наконец, проснулся и приподнялся, дико озираясь крутом.
— Мафу, очнись, нам спасаться надо! На дунган кто-то напал, они все побежали к коням, очнись же, очнись! — говорил Хун, теребя его за одежду.
Рудокоп сразу пришел в себя, вскочил, схватил за руку Хуна, в другую руку ружье и побежал к камышам.
— Эй, куда тебя понесло? Кони направо! — раздался чей-то голос.
Но беглецы, перебежав через рощу, кинулись в камыши и притаились средних.
Калмыки через разведчиков узнали, что дунган всего около полусотни, и решили напасть и перебить их. Сотня всадников, вооруженных копьями, саблями, ружьями, тихо подъехала к лагерю дунган и, как только стало светать, атаковала их конным строем, быстро окружив и отделив от привязанных вблизи коней. Дунгане отчаянно защищались, но половина сразу же выбыла из строя, а остальные, сомкнувшись в кучу,
