метель летящей половы. Горячие завихрения охватывали обручем потные лбы; колючие ости прилипали к губам и царапали.
- Давай, давай! - кричали им полуголые возбужденные работой мужики, от которых шел запах хмельного кваса.
- Давай! - с готовностью подхватывала неразлучная троица, вскидывая лопаты с зерном.
Лишь нагрузив кузов, они припадали к ведру. Вода текла мутными ручейками по запыленным подбородкам. Они плескали друг дружке горстями в лицо, лили на загривки, хотя и знали, что знойный ветер тотчас высушит, а плотная пыль щекочуще облепит с головы до ног, едва они выведут груженую машину на знакомый шлях до Екатериновки.
Так день за днем солнце прожаривало их. Они уже и сами себе казались ржаными сухарями, которые знай ворочаются на противне. Дни текли бездумные, веселые. Ночь подстилала под бок мягкие пшеничные снопы. Сон приходил мгновенный, без сновидений.
Однажды, возвращаясь после третьей за сутки поездки на элеватор, они притормозили на обочине и решили заночевать в поле. Пройдя в сторону шагов сто, вступили босыми ногами в черную теплую речку, почти невидимую в темноте.
И тотчас вспомнилась мигающая у Саратова Волга в береговых причальных, корабельных огнях. Здесь, в степи, словно никаких городов и не существовало вовсе. Темь была мохнаюй, густой, хотя уже выкатывалась из-за ближнего пригорка луна.
Но миг прозрения быстро потух, незаметно сменившись другими впечатлениями.
Под босыми ногами осыпался мелкими комьями бережок. Влажность безымянной речки боролась с устойчивым степным запахом полыни. Ленивый ветер едва переползал от холма к холму.
Они лежали навзничь в кузове своей машины, дышали душистым ночным воздухом, подставив запрокинутые лица оранжевому сиянию, расслабив блаженно мускулы, раскинув руки и ноги, и, прежде чем веки окончательно слиплись, ощущали каждой клеточкой тела беспредельное молодое счастье.
Жизнь велика и обещала им столь многое! Рассудительному Тиме, мечтательному кроткому Сане, компанейскому Юрию - всем троим сквозь сон кивали утвердительно их большие надежды.
...Шикин вернулся в Саратов в последних числах августа, и первое, что запомнилось ему о всей группе литейщиков, - это их совместная поездка за шихтой на станцию Уляши. Там они ходили между старым ломом - колесами, шестеренками, заржавленными кроватями. Брали что поменьше, чтоб донести до грузовика.
А дальше потекло учебное время в простой рамке дней, очерченных утренним завтраком в восемь часов - тарелкой каши и стаканом чаю - и поздними вечерними занятиями в комнате общежития за длинным столом, когда большинство однокурсников уже спит под разноцветными байковыми одеялами, прикрыв лицо простыней.
В этом незамысловатом обрамлении, рядом с другими, среди других, вместе с другими, жил Гагарин ничем не отличавшийся, кроме целеустремлённости. Как ни странно, эта целеустремленность была направлена в одну-единственную сторону, как случалось у большинства выдающихся людей, знавших «одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть».
Гагарин впитывал в себя окружающее: жадность его мозга была удивительна, голова вмещала все. А впрочем, почему удивительна! Не являлся ли он просто примером здоровой гармоничной натуры без того «перекоса», который создает гениев, но и без ограниченности, когда богатства мира воспринимаются лишь мимоходом?
Он не растрачивал свои силы впустую. Он постоянно искал и добивался большего на каждом из тех поприщ, которые предоставляли обстоятельства. Упорство, оптимизм и работоспособность - глазные его черты.
Мне не удалось ни от кого получить ни малейшего намека на то, что Гагарин в детстве или юности был безудержным фантазером. Нет, он стоял на земле так же крепко, как и его однокашник Шикин.
- Да у него романтикой была набита голова! - воскликнул, качая головой, многолетний приятель Виктор Порохня. - И конечно уж, он не относился к расчетливым, педантичным людям. Иначе как объяснить, что, заработав небольшую сумму судейством в баскетболе, он тотчас повел нас всех в город, и мы прокутили эти деньги на мороженом?
- Мальчик он был, - сказала умудренная жизнью женщина. - Долго оставался мальчиком, а это удел избранных.
Нина Васильевна Рузанова сейчас сильно больна; пожатие руки ее вяло, в выражении лица, крупного и несколько плоского, слабость борется с былой энергией.
Гагарина она запомнила в первый же день занятий. Щуплый подросток - ему сровнялось восемнадцать, но выглядел он скорее пятнадцатилетним, - легко краснеющий, улыбчивый, - ощущение постоянной улыбки создавалось приподнятыми вверх уголками губ, - с четким голосом. Он отрапортовал как положено, что класс к занятиям готов и что докладывает об этом дежурный Гагарин. Так она узнала его фамилию.
Первое, что ей бросилось в глаза, это то, что он не вернулся на место без разрешения: в нем чувствовался навык к дисциплине, «Садитесь, Гагарин», - сказала она. (В техникуме студентов называли только на «вы». «Ты» появлялось лишь вне занятий, оно носило дружеский оттенок.)
За четыре года Нина Васильевна, как ей казалось, узнала Юрия очень хорошо. Ему нравились уроки литературы, он много читал - по программе, но всегда забегая несколько вперед, - и частенько с обычным милым своим выражением скромной внимательности останавливал учительницу в коридоре или просовывал улыбающуюся мордочку в приоткрытую дверь.
Вот он только что прочел «Войну и мир» и не мог дождаться, когда роман будут разбирать на уроке. Ему очень понравился Болконский!
- Чем же он тебе нравится?
- Он честный.
В один из первых уроков зашел разговор о счастье.
- Счастливым человек может быть только вместе со своей страной, - сказал Гагарин. Святая убежденность звучала в его голосе.
Отличная память тотчас подсказала строки из поэмы Алигер: «Нам счастья надо очень много. Маленького счастья не возьмем». Подвиг Зои представлялся ему верхом человеческого благородства и уже тем самым мог почитаться счастьем.
- Если бы я попал в такое положение, я хотел бы вести себя так же.
- Струсил бы, - шутливо ввернул кто-то из однокурсников.
- Нет!
Разумеется, это был обычный разговор обычных советских учащихся на рядовом уроке литературы. Значительным он становится лишь потому, что мы слышим его как бы из будущего, когда каждая мелочь биографии Гагарина приобретает особый смысл. И еще хорошо то, что этот эпизод воскрешает наши собственные чувства в том же возрасте.
Хотела бы я знать, кто не спорил, прочитав «Что делать?», о резкой, мрачноватой, волнующе- привлекательной фигуре Рахметова?
Юрий остановил Нину Васильевну в коридоре.
- Целую ночь проспорил в общежитии из-за Рахметова. Вот бестолочи! Говорят, что нечего ему было спать на гвоздях; героизм, мол, не в этом.
- А что отвечал ты?
- Дело не в гвоздях, а в испытании. Революционер должен знать, на что он способен, где граница его сил. Проверить это можно по-разному. В том числе и так, как Рахметов.
- Чем же кончился ваш спор?
- Я их убедил. Уже под утро.
