человека, далеко ли он пойдет и на чем остановится.
Юрий был небольшого роста, но он захотел стать не просто спортсменом - баскетболистом!
- Если б вы видели, - сказал бывший военный летчик, наставник Юрия в аэроклубе, Сергей Иванович Сафронов, - если бы вы видели, как он посылал мяч из середины круга да прямо в корзинку!
Я пытаюсь представить это единоборство с мячом: испытание себя на упорство. Мяч, летящий прямо в лицо. И зоркие, ожидающие, торопящие его глаза; правая мышца, готовая вскинуть руку, неотразимую в ударе. Победа! Мяч в корзинке.
Юрий увлекался спортом упоенно и в то же время методически. А вместе с тем легко, без болезненного самолюбия и стремления добиться первенства любой ценой.
В натуру этого юноши самой природой был вложен прочный, долговременный механизм, как бы точные часы, которые размещали по своим рубрикам и делу время, и потехе час. Он готовился к жизни плодотворной, долголетней. Внутри его ничто не пропадало; он накапливал и накапливал, чтобы потом начать отдавать.
Вот что рассказал Владимир Павлович Каштанов, методист-инструктор аэроклуба, пятидесятилетний крепыш, загорелый, подвижный.
- Я Гагарина помню еще до аэроклуба по волейбольной площадке в Детском парке. Каждый вечер ходил туда играть в волейбол. Я и сейчас люблю с молодежью мяч покидать, а тогда дня не пропускал. Он тоже спортсмен заядлый; мы друг друга сразу приметили. Слышу, он спрашивает: «Откуда, мол, этот загорелый дядька?» Я подхожу, отвечаю: «Из аэроклуба». Ребята меня окружили: «Где тут аэроклуб? Кого принимаете?» Обычно перед набором мы сами ходили по заводам, техникумам, школам, рассказывали о профессии летчика, о задачах аэроклуба. Правда, как раз директор индустриального техникума Сергей Иванович Родионов был против того, чтоб у него выпускников переманивали, ход нам был туда затруднен, так что приезжие ребята могли действительно ничего не знать. Представляете, с каким удовольствием я вел свою полуподпольную агитацию!
Владимир Павлович из тех немногих старых летчиков, которые работают с самого основания саратовского аэроклуба. В двадцать восемь лет Каштанов уже вышел в отставку, а войну прослужил в гвардейском летном полку. Главное его дело было связь с партизанами: снабжение их, вывоз на Большую землю.
Случались и такие истории, когда однажды в темноте просигналили ему посадку на лесную просеку, он снижает самолет и шестым чувством чует, что что-то не так, не партизанская обстановка. И люди, хоть не видно ни одежды, ни лиц, но манеры, походка, само звучание голосов насторожили. Так он с ходу и рванул свой самолет обратно в воздух. Оказалось, в самом деле немцы захватили у партизан их код и тут, на лесном потайном аэродроме, думали голыми руками взять советского летчика.
Каштанов закончил войну в Берлине, но еще некоторое время служил в ГДР уже на мирном положении: возил почту, выполнял хозяйственные работы, доставлял пассажиров. Пока не осел окончательно в Саратове, на учебном аэродроме ДОСААФ.
Вокруг этого аэродрома - дубрава. Дуб растет медленно, живет долго. Нынешняя дубравка поднялась от старых спиленных стволов, она молода и хоть тениста, но невысока.
Посреди поднятого метров на полтораста над Саратовом плато с засеянными, а чаще пребывающими в девственно-выжженном состоянии холмами, где пыльные придорожные травы так жестки, вдруг возникает уголок тени и птичьего щебета. Колодец со сладкой леденистой водой, несколько домов серого кирпича да отара брезентовых палаток, На летном поле в полуденном зное присевшие ненадолго зеленые вертолеты, как всегда до смешного похожие на больших стрекоз. И учебные самолеты с крупными, уже несколько выцветшими под солнцем номерами.
Видимые же следы перемен только в том, что выросло каменное новое двухэтажное здание, да «Методический городок», ранее примыкавший к летному полю, так что самолеты были тут же, на виду, за стволами десятка осин, контрабандно втершихся в дубраву, теперь перекочевал на другую сторону, ближе к проезжей дороге.
Но до сих пор в благодатной тени под дубами беспорядочно теснят друг друга гигантские лопухи величиною со слоновьи уши; дикая конопля со своим пьяным терпким запахом; крапива, подстерегающая у тропинок; сумрачный чертополох и горько-сладостная полынь.
«Методический городок» окружен низким палисадом в две поперечные досочки именно от нашествия этих сорных растений, а не от людей, потому что перешагнуть его курсантским сапогам ничего не стоит. Круговая скамейка человек на шесть-семь, перед нею наклонный столик с фанерной крышкой - на ней, как всегда, нацарапаны фамилии и имена, красуются чернильные рожицы. В нескольких шагах, перед аудиторией, на стволе дуба - грифельная доска с нестертыми меловыми фигурами. А перед доской такой же фанерный с чурбаком-подставкой стол инструктора величиною в развернутую газету. Место занятий каждой группы всего лишь несколько квадратных метров. У соседнего дуба - другая доска и другие скамейки.
Но главное место - это прямоугольник, засыпанный песком и ограниченный рамкой из кирпичей: шесть кирпичей в длину и пять в ширину. Если встать посредине, то раскинутые руки как раз и пересекут воображаемый аэродром по диагонали.
Крошечный слепок аэродрома - место занятий на сорок восемь учебных часов. Владимир Павлович Каштанов кладет окурок на землю, прикладывает к нему ветку - получается посадочное «Т». Самолет - зеленый лист - огибает окурок против часовой стрелки, взлетает, поднятый его рукой, и делает круг, который скорее не круг, а четырехугольник «коробочкой»: прежде чем сделать разворот, летчик привычно отмеряет глазами угол в 45 градусов относительно посадочного «Т»; проходит следующую прямую, снова ориентируется на выложенный знак, поворачивает, а все вместе это составляет круг над аэродромом, первое упражнение курсанта. Полет занимает шесть минут.
На сто две минуты меньше того победительного круга, которым впоследствии Гагарин опоясал планету. И до этого часа было уже не так далеко.
Пока же он вместе со всеми стоял перед жестяным щитом, где большими желтыми пятнами были обозначены зоны полетов. На этом плане можно было увидеть и черные палочки городка, и синий лоскут Волги с косичками впадающих в нее малых рек...
Видимо, стезя индустрии не привлекала Гагарина с самого начала. Он учился хорошо, потому что все делал хорошо, но нравилось ему что-то другое. Что именно? Как было узнать, не испытав? Его тянули к себе порядок, четкость и возможность более убыстренного движения по жизни. А его страсть к нагрузкам, каждый раз чуть превышающим сегодняшние силы, оставалась неизменной во все времена.
Об этой страсти впервые рассказал мне летчик Мартьянов, которого газетные репортажи в триумфальные апрельские дни 1961 года броско окрестили «первым учителем космонавта».
Но мне кажется, что значение Мартьянова прежде всего в том, что Юриному желанию летать он придал необходимую душевную наполненность. И сделал это не путем занятий, а собственной личностью.
У Мартьянова спокойные, прямо смотрящие глаза, присоленные ранней сединой гладкие волосы (сорок ему еще только исполнится), твердый рот со слегка извилистой верхней губой, что придает лицу выражение и легкой ироничности, и какого-то особого доброжелательного внимания. Он вдумчив, прямолинеен в суждениях и, должно быть, где-то в глубине души мягок и горд.
Из своих первых курсантов двадцатидвухлетний инструктор запомнил тогда больше всех некоего Лобикова: этот Лобиков тяжело ему достался! Правда, и он стал в конце концов пилотом Гражданского воздушного флота (летчики говорят просто: ГВФ), но страх перед перегрузками остался у него надолго. И в этом была вине неопытного инструктора.
Быть как можно дольше в воздухе мыслилось ему всегда наслаждением. Подняв новичка в воздух, он и его продержал там не двенадцать минут, как положено, а все пятьдесят. Беднягу Лобикова укачало так, что он почти потерял сознание.
О безвестном своем курсанте Дмитрий Павлович вспоминал теперь не реже, чем о Гагарине, - и мне тоже понравилась в нем эта черта: коль скоро он говорил о своей работе, то на первый план им ставилась точность. Лобиков и Гагарин остались в его памяти как две полярные курсантские личности.
Гагарин появился в группе уже четвертого мартьяновского набора, когда Дмитрий Павлович был намного опытнее, хотя по возрасту их с Юрием разделяло всего три года. Осенью в начальные дни занятий Мартьянов, как это было положено в аэроклубе, обошел дома своих курсантов. Юрия он застал в большой
