когда шел ко мне звонить! Ну, послал бог помощничков на мою голову! Детский сад!..
Атака, начатая столь внезапно, так же внезапно захлебнулась.
— Вчера Герасимов сбит, — сказал Симаков, — сбит неустановленной автомашиной.
— Как сбит? — растерялся я. — Какой автомашиной?
— Это ты мне скажи какой, — проворчал он, но уже не так свирепо. — Когда, говоришь, ты его видел?
— В восемнадцать сорок, — повторил я ошалело.
— А в восемнадцать пятьдесят его нашли в переулке с проломленным черепом. Сразу после того, как вы расстались. Минут, стало быть, через десять, а может, и того меньше.
— Он жив?
— Скончался по дороге в больницу. Не приходя в сознание. — Голос Симакова потускнел — видно, потерял надежду услышать от меня что-нибудь дельное. — Переулок пустынный. Никто ничего не видел, свидетелей ни единого, кроме посетителей бара. Сейчас исследуем следы протекторов, а следов этих — кот наплакал. Никакого намека на торможение. Кто-то мчался на предельной скорости, выехал на тротуар, там бордюры низкие… в лепешку, короче.
— Такси… — от волнения я не смог договорить, но Симаков понял меня правильно.
— Шахмамедов заступил на смену в двенадцать дня. Вернулся в таксопарк без опозданий, в двадцать ноль-ноль. Мы осмотрели его машину — ни малейших повреждений.
Вопреки собственному предупреждению он сделал солидную паузу и спросил, будто выполняя некую тягостную формальность:
— У тебя нет соображений на этот счет?
На мгновение передо мной возник залитый светом бар, девушки, танцующие под неслышную с улицы музыку, Герась, торопливо бегущий к выходу.
Меня ли он догонял? Хотел сказать что-то важное, как в тот раз? Или опять клянчил бы комиссионные за свое посредничество? В сознании как-то не умещалось, что никогда больше не мелькнет в толпе громоздкая фигура в линялых шортах, в желтой жокейской шапочке. Неуклюжий, жадный, туповатый Герась — он был из одной шайки со Стасом, но отчего же так сжалось сердце при известии о его гибели?
— Нет, — ответил я Симакову, потому что другого ответа у меня не было.
— Может, это несчастный случай, — не очень твердо сказал он.
Не знаю, как ему это удавалось, но неуловимым оттенком голоса он умел дать понять, когда его устами глаголет облеченный властью начальник, а когда просто старший товарищ. Сейчас он говорил не как начальник.
— Не нравится мне все это. Разучился я верить в подобные случайности, понимаешь?
Я кивнул, как будто он мог видеть мой кивок.
— Мы тут совещание утром проводили. Товарищи высказали суждение отозвать тебя, заменить более опытным работником…
— Заменить? Но, товарищ под… — Я осекся и до боли в пальцах стиснул трубку.
— Короче, поручился я за тебя. Только смотри, чтоб без самодеятельности. Последний раз предупреждаю. — Он потарахтел спичками. — Это мое официальное тебе предписание. Приказ, понял? И моя личная просьба, ты слышишь?
— Слышу.
— То-то… Ну, давай, Сопрыкин, выкладывай, что там у тебя?
Я и выложил. Все подчистую, пункт за пунктом, сделав исключение лишь для эпизода под навесом. Напоследок попросил навести справки о бармене и уточнить кое-какие данные о Шахмамедове: когда его мать отбыла в отпуск? когда вернется? знала ли она о ремонте в квартире?
— Еще просьбы имеются? — справился Симаков.
— Хочу съездить в санаторий имени Буденного, если не возражаете.
— Это зачем?
Я и сам толком не знал зачем. Идея с поездкой посетила меня после вчерашнего сидения в Вадимовой «Каравелле» — захотелось самому взглянуть на те места, где была поставлена точка в этой истории. Верней, многоточие.
— А вы против?
— Отчего же, поезжай. — Кажется, он немного обиделся и попрощался суше, чем обычно. — Все, Сопрыкин. Вечером звони.
2
Растерянность, как и всякое человеческое состояние, проявляется по-разному. Один грызет ногти, на другого нападает хандра, у третьего опускаются руки или сдают нервы.
У меня растерянность вызвала что-то вроде временной потери ориентировки. Я брел, не разбирая дороги, сворачивал куда-то, спускался, обходя встречных, а перед глазами, словно проецируясь на внутренний экран, стояла все та же картина: узкий переулок с пепельно-серой полоской моря, свет в окнах бара и Герась, бегущий между двумя рядами столиков к выходу. Навстречу своей смерти.
Что было бы, дождись я его тогда, задержись хоть на минуту? Может, ничего и не случилось бы, не было бы никакой катастрофы? Эта мысль, раз возникнув, уже не отпускала.
С другой стороны, его могли сбить умышленно, сбить, заранее спланировав и рассчитав акцию, и лишь стерегли подходящий момент?
В этом надо было разобраться. Обязательно надо.
Попробуем представить, как все произошло.
Герась выскочил из бара и побежал вдоль переулка. В это время в Якорном появляется автомашина. Она мчится навстречу (или вослед?), не сбавляя скорости, врывается на тротуар и, сбив Герася, бесследно исчезает. Прохожие обнаруживают тело и вызывают «скорую». Приблизительно так.
Есть только два взаимоисключающих варианта:
либо сидевший за рулем человек не хотел предотвратить катастрофу,
либо не смог этого сделать по чисто техническим причинам и уехал с места происшествия, боясь ответственности.
Других вариантов нет.
Я вспомнил ночной разговор с Вадимом и пример, приведенный им по совсем другому поводу, но удивительно совпавший со случившимся. Похоже, кто-то действительно не прочь был обставить столкновение как несчастный случай, да сорвалось: Герась не вышел на проезжую часть, словно чувствовал… хотя, если б чувствовал, сидел бы себе в баре, носа не высовывал.
А может, он и вправду знал о нависшей опасности, потому и спешил?..
Домыслы, домыслы, а нужны были факты.
Что ж, рассмотрим и факты. Попробуем, как говорил Вадим, поковыряться в болтах и гайках. Рассмотрим вариант с несчастным случаем. В машине могло отказать рулевое управление. Тормозная система тоже могла оказаться неисправной. Что произошло бы в таком случае?
В таком случае, неуправляемая, она расшиблась бы на первом же повороте. Как пить дать разбилась бы! Если не до, то после катастрофы. Но этого не произошло. Почему?
Ответ только один: тот, кто сидел за рулем, и не собирался тормозить. Он специально разогнал машину и сознательно направил ее в человека, желая его смерти…
Вывод был настолько прост и очевиден, что я невольно остановился и с опаской оглянулся по сторонам — не подслушивает ли кто мои мысли.
Мимо группами и в одиночку шли люди. С зонтиками и сумками, термосами и полотенцами. И никто не обращал на меня внимания. Никто не догадывался, какими мрачными выкладками забита моя голова. Я стоял у парикмахерской, в нескольких шагах от широкой каменной лестницы, и соображал, куда это меня занесло.
