отхлебнул и зажмурился от удовольствия.
В штатском, с непросохшими взъерошенными волосами, он выглядел моложе своих пятидесяти, но лицо, как и прежде, удивило меня своей бледностью. Собственно, чему удивляться: при его распорядке солнечный удар не схватишь — днем занят, а ночью не позагораешь, разве что под кварцевой лампой.
— Тебе долить? — спросил он.
— Спасибо, не откажусь.
Морская ванна и общая трапеза слегка сбили нетерпение, с которым я ждал начала разговора, но вот этот момент наступил. Симаков достал свой «Беломорканал», по привычке потарахтел спичками и закурил, пустив по кабине синеватый табачный дым.
— Ну выкладывай, Сопрыкин. Что нового? — Он повернулся вполоборота и приготовился слушать.
— Новостей хватает, Игорь Петрович, не знаю, с какой начинать… — И, подобно Шехерезаде, я начал с того, чем закончил в прошлый раз, — с анонимных писем, которые подарила мне Нина.
Затем описал утреннее столкновение с сомбрероносцем, посещение парикмахерской и участие в субботнике.
— Это еще зачем? — нахмурился он.
Чтобы не пускаться в длинные объяснения, я слегка подретушировал действительность:
— Гулял по набережной, случайно столкнулся с Ниной, ну и…
Поверил он или нет, не знаю, но последовал кивок, означавший, что я могу продолжать.
Посещение магазина и обнаруженная в почтовом ящике записка вызвали у него интерес. Когда с уточняющими вопросами было покончено, Симаков спросил:
— Записка у тебя с собой?
— С собой. — Я передал ему послание Стаса. — Там должны быть отпечатки мои и Нины.
— Ясно. — Взявшись за уголки, он развернул бумагу и поднес ее к лампочке. Прочитав, так же аккуратно сложил и спрятал в целлофановый кулек. — Дальше?
О моих приготовлениях к свиданию в «Страусе» слушал молча, не перебивая, но стоило перейти к самому свиданию, остановил:
— Погоди, Володя. Давно хочу спросить: что за отношения у тебя с этой девушкой?
— Нормальные отношения.
— Нормальные? — Ответ явно не удовлетворил Симакова, и он ждал продолжения.
Надо было что-то говорить, но слов, как назло, не было, и с отчаяния я ляпнул первое, что пришло на ум:
— Между прочим, ваша газета, Игорь Петрович, за сегодняшнее число.
— Какая газета?
Я понимал, что сморозил глупость, однако отступать было поздно.
— В которую продукты завернуты.
— При чем тут газета? — удивился он.
— При том, что не могла ваша супруга утром завернуть в нее бутерброды. «Вечерка» выходит во второй половине дня, после пяти.
Самое поразительное, что Симаков тоже порозовел.
— У вас кто криминалистику читал? — спросил он.
— Крутилин, — ответил я.
— Иван Сергеевич?
— Да, а что?
Он тщательно затушил окурок и только после этого сказал:
— Насчет газеты ты прав. Продукты я у ребят конфисковал, когда к тебе собирался, думал, голодный ты. Но к нашему разговору это никакого отношения не имеет. Так что, Сопрыкин, зря ты мне зубы заговариваешь. Я тебя о чем спрашиваю?
По опыту наших телефонных собеседований я догадался, что сейчас последует вспышка, и тушить ее мне было нечем.
— Это что ж получается?! — начал Симаков на нижних регистрах. — Нина отдала тебе письма. Нина рассказала тебе о муже. Нину ты случайно встретил на набережной. Она же согласилась позвонить в бар спустя полчаса после того, как ты туда заявишься. — Оборвав на высокой ноте перечень обличающих меня улик, он закончил в прежней тональности: — Ты вообще улавливаешь разницу между личными делами и служебными?
Удар был, что называется, не в бровь, а в глаз. Вопрос, казавшийся мне сложным и запутанным, вмиг представился простым и самоочевидным: конечно же, ни при каких обстоятельствах я не имел права вовлекать Нину в свои дела, не говоря уже о том, чтобы держать это втайне от своих.
— Ты понимаешь, что ставил под удар не только себя, ее, но и все дело в целом?
Я кивнул, вперившись в резиновый коврик под ногами.
— Ты что, сказал ей, кто ты?
— Нет, товарищ подполковник, этого не было…
— И на том спасибо, — буркнул он. Опять повторился ритуал с коробком. Симаков закурил и выбросил спичку в окошко. — Она знала, зачем ты идешь в бар?
— Нет, — выдавил я.
— Послал бог помощничков… — Он проворчал еще что-то, чего я, к счастью, не расслышал. — Ну, давай повествуй, герой, не по слову же из тебя вытягивать.
Делать нечего, я отступил на три дня назад и при полном безмолвии Симакова вспомнил все: и сидящую на приступках девушку, и книгу, и свою болезнь, вспомнил вчерашнюю грозу, ночной разговор в беседке и записку, прочитанную на чистом тетрадном листке. Завершив круг, вернулся к отправной точке, то есть к половине пятого, когда, уложив в сумку магнитофон и кассеты, я отправился в «Страус».
— Стало быть, так, — после продолжительной паузы произнес Симаков. — Если я правильно тебя понял, ты ей доверяешь?
Самое трудное осталось позади. Признание далось нелегко, зато теперь мне нечего было скрывать.
— Доверяю, Игорь Петрович.
Он вздохнул.
— В общем, распекать я тебя не буду. По многим причинам. Во-первых, и свою вину здесь вижу: не предостерег, не учел, что опыта у тебя маловато. Да и смысла теперь нет — сделанного не воротишь. — Он покрутил в руках погасшую папироску и ткнул ее в пепельницу. — Что касается Нины, тебе повезло. Выводы делать рановато, но, кажется, она в этом деле не замешана. Если, конечно, не считать, что ты ее в помощницы к себе определил… Улыбку свою оставь. Повторяю: поведения твоего не одобряю. В силу личных обстоятельств ты давал неполную, а следовательно, искаженную информацию. Не будь это первое твое задание, мы бы иначе разговаривали. В другой раз…
— Другого раза не будет, Игорь Петрович. Обещаю.
Он посмотрел на меня долгим испытывающим взглядом, будто решая сложное уравнение, где иксом был я, игреком Нина, а за знаком равенства — чистое место, которое ему предстояло заполнить.
— Боюсь, Володя, не все так просто, как ты думаешь, — глухо сказал он, и я ясно почувствовал, что ему известно что-то, в чем он пока не уверен и что имеет ко мне самое прямое отношение. Поколебавшись, он решил, что напрасно затронул эту тему: — Подождем до завтра. Мне и самому еще не все ясно. — И подвел черту под этой частью разговора: — Продолжим, время не ждет. Что там у тебя с записью получилось?
Лучше б он меня выругал. Нина к делу не причастна — он сам только что сказал это. Что же тут неясного? И почему надо ждать до завтра?
Я извлек из сумки магнитофон, вставил кассету и перемотал пленку.
Прослушивание заняло полчаса — ровно столько, сколько длилась запись в «Страусе». Все это время Симаков сидел не шелохнувшись, склонив голову набок и впитывая в себя каждое произнесенное слово.
Когда сработал автостоп и магнитофон остановился, он пробормотал что-то вроде «недурно, очень
