человек, докучающий ей ненужными вопросами.
— Вы долго сидели за столом? — спрашивал я.
— Нет.
— До которого часа?
— До восьми. В восемь я легла спать, — доносилось словно бы издали.
— Отец остался у вас?
— Нет, ушел.
— А муж?
— Тоже.
— Кто из них ушел раньше?
— Отец.
— Не знаете, куда ушел ваш супруг?
— А почему вы у него не спросите?
— Обязательно спрошу при встрече…
— Вот и спросите, — вяло огрызнулась она. — А я время не засекала.
— Когда он вернулся?
— В двенадцать.
— Вы точно помните?
— Точно, точно…
Это противоречило показаниям Ямпольской и, как любое противоречие, должно было быть устранено. Я попросил, чтобы Тамара объяснила, откуда ей стало известно точное время возвращения мужа домой.
С ее слов, ночью она проснулась от шума и увидела в соседней комнате Игоря. Спросонья спросила, который час. Он ответил: «Не слышала, что ли? Гимн только что отыграли. Двенадцать». Потом разделся и лег спать.
— И больше не вставал?
— Нет. Он спит у стенки, а я с краю. Я бы проснулась.
— Скажите, Тамара, а сами вы радио слышали? — полюбопытствовал я.
— Нет, не слышала.
— И на часы не смотрели?
— Не смотрела.
Противоречие растаяло, как леденец во рту младенца. В два ночи Игорь был во дворе у флигеля Волонтира, а вернувшись домой, попытался обзавестись алиби, обманул жену. Факт сам по себе значительный!
— Больше вы ничего не хотите рассказать? — спросил я.
Красильникова удивленно посмотрела на меня:
— А что рассказывать?
— Ну, мало ли…
— Нет… Извините, мне пора обед готовить. Если у вас все…
— Пока все. — Я встал. — Спасибо. И до свидания.
Мы вышли в прихожую. Здесь было по-прежнему темно.
— А лампочку надо бы вкрутить новую, — сказал я.
— Надо бы, да руки не доходят, — нехотя отозвалась Тамара.
— Давайте вкручу, — предложил я неожиданно для самого себя.
Сейчас остается только гадать, чем это было вызвано. То ли мыслью о Наташе, дочери Красильникова, которая вернется сюда и может споткнуться в темноте, то ли тронуло расстроенное Тамарино лицо, а может быть, подсознательно чувствовал, что ее супруг еще очень не скоро вернется домой. Во всяком случае, уверен, что предложил свои услуги без всяких задних мыслей, из вполне естественного желания помочь.
Тамара не удивилась. Как мне показалось, она вообще была лишена способности удивляться. Молча принесла стул, поставила на него табурет, и я кое-как взгромоздился на это шаткое сооружение полутораметровой высоты. Сюда не доставал свет, падающий из открытой в комнату двери, но кое-что все же было видно. На потолке, рядом с крученым электрическим шнуром, серым пятном выделялся след руки. Это был четкий отпечаток ребра ладони и мизинца. На всякий случай я осмотрел и лампу.
Все остальные мои действия были продиктованы чистым любопытством: уверенности, что поступаю правильно, не было. Я вытащил из кармана носовой платок, обернул им лампу, осторожно выкрутил ее и как ни в чем не бывало положил в карман плаща. Затем, нагнувшись, принял из Тамариной руки новую лампочку и ввинтил в патрон. Загорелся свет.
Подобрав полы плаща, я спрыгнул с табурета, попрощался с хозяйкой и вышел в подъезд. Развернул платок. На толстом слое пыли, покрывавшем верхнюю, узкую часть лампочки, ясно отпечатались следы чьих-то пальцев. Но не это было самым интересным. Глянув на свет, я убедился, что не зря лазил под потолок: внутри стеклянной колбы венчиком дрожал неповрежденный вольфрамовый волосок…
Глава 2
ХАРАГЕЗОВ
Заведующий ателье «Оптика» Харагезов был сама любезность: встретил инспектора в дверях, проводил к столу, отработанным до изящества движением придвинул роскошную хрустальную пепельницу и даже предложил кофе, от которого Сотниченко отказался. Времени оставалось в обрез — на половину шестого было назначено оперативное совещание в прокуратуре, а Скаргин бывал строг к опоздавшим. Поэтому он не взял и сигарету из тугой пачки «Мальборо», лежавшей рядом с пепельницей, что для него, заядлого курильщика, было равносильно подвигу.
— Приступим, — предложил он, избегая смотреть на обтянутую целлофаном коробку. — Вы в курсе событий, поэтому обойдемся без предисловий. Нет возражений?
Харагезов ограничился понимающим кивком.
— В котором часу ушел с работы Красильников позавчера, восемнадцатого января?
— Восемнадцатого он на работе отсутствовал, — по-военному четко, без запинки ответил заведующий.
— Прогул?
— Что вы! У меня в ателье нарушителей дисциплины нет. Мы на хорошем счету в управлении, занимаем ведущее место в соцсоревновании. — Он был не только любезен, но и словоохотлив, этот Харагезов. — Все гораздо проще: я отпустил Красильникова по его просьбе. Чуткое отношение к подчиненным — первейший долг любого руководителя, хотя сейчас как-то не принято об этом говорить. Совсем недавно был такой случай…
— Он назвал вам причину? — прервал заведующего Сотниченко.
— А как же! У него скоропостижно скончалась соседка. Одинокая женщина, нет ни близких, ни родных. Красильников — парень сознательный, отзывчивый, вот и решил взять на себя хлопоты. Он и фамилию назвал, да я не запомнил. — Харагезов округлил глаза. Ему в голову пришла неожиданная мысль: — Я, конечно, не проверял, но неужели… вы думаете, он соврал? Нет-нет, быть этого не может. Разве подобными вещами шутят?! Если так, мы немедленно разберемся, примем меры…
— Соседка у него в самом деле умерла, — подтвердил инспектор, не спрашивая, какие меры имел в виду Харагезов.
