военачальников выехал к войску, стоявшему лагерем в долине Эрсибиа. Здесь его ожидали 10 тысяч всадников, выстроенных по племенам вокруг шатра. Абд-аль-Кадир подскакал к шатру и спешился. Махи ад-Дин взял его за руку и, обращаясь к войску, произнес речь, которая заканчивалась так:
«Будьте преданны и повинуйтесь эмиру, поставленному над вами волей Пророка! Повинуйтесь ему так же, как вы повиновались бы мне! Он всегда будет находиться под защитой Аллаха».
Воины, оценившие уже доблесть Абд-аль-Кадира по оранскому сражению, с восторгом приняли юного эмира. Под приветственные крики он объехал строй всадников и обратился затем к ним со страстной проповедью джихада, которую закончил клятвой:
«Я буду поступать только по закону корана, одного корана, и только корана. Если мой брат преступит этот закон, у меня ни на мгновение не дрогнет рука убить его».
После этого Абд-аль-Кадир вернулся в Маскару. Уединившись в своем доме, он сочинил воззвание к алжирским племенам. Размноженное писцами, оно было отправлено к шейхам племен Сахары, жителям городов, горским племенам Атласа.
«Жители Маскары, Восточной и Западной областей, их соседи и союзники, — писал эмир, — единодушно согласились поставить меня во главе народа нашей страны, поклявшись быть преданными мне, повиноваться мне в счастье и несчастье, в беде и радости и посвятить себя, своих сыновей и свое имущество великому и святому делу.
Я принял на себя эту тяжкую ношу, надеясь послужить делу объединения правоверных, преодолению разногласий между ними, обеспечению всеобщей безопасности народа, подавлению произвола и беззакония, изгнанию и уничтожению врага, который вторгся в нашу страну, чтобы надеть ярмо на наши шеи».
Тропой героя
Мифы и действительность
История обладает собственной логикой, которая обнаруживается в законосообразности свершающихся событий. Постигая эту логику, историк осмысливает исторические факты в их совокупном развитии и оценивает их значение. Только так и можно как-то объяснить течение жизни человечества, называемое историей, и найти в этом вселенском течении некий смысл.
Но нередко случается и так, что логику для истории придумывают сами историки. В меру провиденциальности их сознания. В соответствии со своими интересами, убеждениями, вкусами, личными и социальными. При этом историк превращается в лицо, сочиняющее историю. Выступая в этой роли, он толкует факты согласно такой «логике истории», которая реально есть продукт его собственного сознания, либо коллективного сознания той социальной группы, к коей он принадлежит. В итоге все «алогичное» объявляется внеисторичным, факты схематизируются, связи между ними омертвляются, иллюзии выдаются за действительность, действительность выглядит иллюзией. Личности же, противные этой «логике», считаются как бы исторически необязательными, самое их возникновение относится в область непостижимо случайного, чуть ли не мифического.
Если среди всеобщего святотатства появится вдруг святой, станут допытываться, не аист ли его принес. Если народ, известный своими добродетелями, окажется под деспотической властью тирана, примутся искать глупца, который выпустил джинна из бутылки. Если во главе великой империи утвердился шут несусветный, скажут, что он возник из стручка гороха.
Нечто подобное произошло и с героем нашей книги в трудах французских историков XX века правого и либерального толка. По их просвещенному мнению, Абд-аль-Кадир в исторические личности произведен… французскими же генералами, мемуаристами и историками, но века девятнадцатого. Крупный французский историк М. Эмери утверждает, что славой своей Абд-аль-Кадир обязан французам. На том же стоят Ж. Ивер, М. Валь, д’Эстейер-Шантерен и ряд других современных историков.
Французские генералы неправомерно вели себя с Абд-аль-Кадиром как с равным противником и преувеличили его значение в своих мемуарах. Историки XIX века неоправданно много писали о нем. Палата депутатов неумеренно дебатировала алжирский вопрос, а французский император выказывал Абд-аль- Кадиру незаслуженно большое внимание. Так якобы возникло представление об алжирском эмире как о национальном герое. Представление, дескать, совершенно нелепое, поскольку, как писал д’Эстейер- Шантерен, автор нескольких книг об Абд-аль-Кадире, алжирская нация «никогда не существовала» и обретается лишь «в воображении европейских романтиков».
Отвечая на такие утверждения, французский марксист М. Эгрето писал в книге «Алжирская нация существует»:
«Истинную природу народных чувств, находивших выражение в сопротивлении, нередко изображают в извращенном виде под тем предлогом, что Алжир тогда еще не конституировался в нацию. Однако этот факт не может служить аргументом. Французский народ правомерно считает Жанну д’Арк н а ц и о н а л ь н о й г е р о и н е й (разрядка автора), а ведь французская нация сложилась намного позже самопожертвования юной лотарингки. Алжирский народ имеет полное право чтить память тех своих сынов и дочерей, самопожертвование которых подготовило алжирское национальное объединение».
В прошлом веке личность Абд-аль-Кадира действительно целые десятилетия занимала французское и в значительной мере европейское общественное мнение. Во Франции ему было посвящено множество книг, журнальных статей, выступлений политических деятелей. Редкий из французских полководцев может соперничать с Абд-аль-Кадиром по числу посвященных ему во Франции книг. Немало писалось о нем и в других странах. Книги и статьи о нем выходили в Англии, Германии, Италии. Имя Абд-аль-Кадира неоднократно упоминается в работах К. Маркса и Ф. Энгельса. В 1857 году Ф. Энгельс написал специальную статью об Алжире для «Новой Американской энциклопедии», в которой значительное место занимает описание освободительной борьбы алжирцев. В России в 1849 году вышла книга полковника генерального штаба М. И. Богдановича «Алжирия в новейшее время», целиком посвященная разбору военных действий между войсками Абд-аль-Кадира и французской армией. В 1877 году об эмире писал капитан Куро-паткин в своей книге «Алжирия». Об Алжире в то время часто писали «Современник», «Сын отечества» и другие русские журналы.
Немногое из написанного об Абд-аль-Кадире в XIX веке отмечено благожелательностью в подходе и объективностью в оценках. Но в целом знаменитый эмир все же предстает как деятель исторического значения. Да и могло ли быть иначе? Если он в течение многих лет успешно возглавлял сопротивление натиску самой боеспособной в Европе армии, числом более ста тысяч, прекрасно вооруженной и обученной, руководимой лучшими французскими генералами. Как бы пристрастно ни относились к эмиру европейские современники, они были вынуждены ставить его в ряд крупных исторических деятелей столетия. Вот характерное высказывание на этот счет современного Абд-аль-Кадиру французского автора Е. Бареста:
«История найдет, наверное, странным, что какой-то араб, несомненно умный, но не обладавший ни большим войском, ни деньгами, смог в течение пятнадцати лет оказывать сопротивление такому государству, как Франция, что этот простой сын пустыни сумел расстроить планы ученых и стратегических комбинаций генералов, таких, как граф д’Эрлон, генерал Дамремон, маршал Клозель и маршал Бюжо, и что ему, наконец, удалось поставить на грань катастрофы французскую армию, насчитывающую более ста тысяч солдат».
В двадцатом же веке французская официальная историография задалась целью поставить алжирского эмира в ряд тех авантюристов, разбойников, самозванных мессий, которые дюжинами плодятся на Арабском Востоке во все эпохи и времена. Почему? И зачем?
Потому, что этого требовала «логика истории», то есть логика буржуазного сознания первой половины XX века. Затем чтобы привести действительную историю в соответствие с этой логикой, которая тем самым выдается за объективную историческую истину.
