Франции получил самое многостороннее значение. Именно потому, что он был ничем, он мог означать все, — только не самого себя»[9].
В 1848 году Луи Бонапарт был избран президентом Франции. 2 декабря 1851 года, распустив национальное собрание, он произвел государственный переворот, который открыл ему дорогу к императорскому трону.
В октябре 1852 года Бонапарт отправляется в поездку по Франции. Он ищет популярности. Ему нужно подготовить французов к реставрации монархии. Он изворачивается и лавирует в своих речах, по мере надобности меняя и переиначивая их политический смысл. За ним следует целая свора советников, следящих за тем, чтобы их многоликий подопечный не сорвал игру. «Они, — пишет К. Маркс, — вкладывали в уста своей марионетки слова, которые, смотря по приему, оказанному президенту в том или другом городе, означали бы — в качестве девиза политики президента — или республиканское смирение, или выдержку и настойчивость»[10].
В этой-то поездке Бонапарт наряду с другими демагогическими жестами объявляет и об освобождении Абд-аль-Кадира. По настоянию своих советников он даже прибывает 16 октября в замок Амбуаз, чтобы лично известить эмира о своем благодеянии. Представление было тщательно подготовлено, выгоды учтены, последствия предусмотрены. Восстанавливая справедливость, президент, увеличивает свою популярность, опорочив заодно предыдущее правительство; связывает благодарностью эмира, что важно для колониальной политики; повышает свой престиж в Европе. А речь-то идет всего-навсего о перемене места ссылки Абд-аль-Кадира.
«В течение долгого времени, — читает Бонапарт заранее заготовленную речь, — Ваше заточение вызывало во мне подлинную боль, ибо оно» беспрестанно напоминало мне о том, что предшествующее: мне правительство не выполнило обязательств, взятых на себя перед поверженным врагом: в моих же глазах нет ничего более унизительного для правительства великой наци», чем злоупотребление силой в целях нарушения своих обещаний. Великодушие — всегда лучший советчик, и я убежден, что Ваше пребывание в Турции не вызовет нарушения спокойствия в наших владениях в Африке.
Ваша религия, как и наша, признает покорность перед указаниями Провидения. Если Франция господствует над Алжиром, то только потому, что этого хотел Бог, и наша нация никогда не откажется от этого завоевания».
Расчеты советников президента оправдались. От Абд-аль-Кадира скрыт истинный смысл происходящего. Он не видит ни обмана, ни лицемерия, заключенных в словах Бонапарта. Он видит перед собой первого облеченного высокой властью француза, который поверил ему, признал несправедливость, выполнил данное ему некогда обещание. Растроганный узник целует руку своего освободителя, выросшего, наверное, в этот момент в собственных глазах до высоты подмышек своего великого дяди, но в действительности оставшегося тем, чем он был, — ничтожеством, с которым Абд-аль-Кадиру не удалось бы уравняться, даже если бы эмир пал перед ним ниц. Но эмир видит в нем иного человека, которому он и пишет спустя некоторое время:
«Вы поверили в меня, Вы не вняли словам тех, кто сомневался во мне, Вы предоставили мне свободу, и я Вам торжественно клянусь именем Бога и его Пророков — это наивысшая клятва, которую только может дать мусульманин, — в том, что я не сделаю ничего такого, что подорвало бы проявленное Вами ко мне доверие, в том, что я не забуду Ваших благодеяний, и что я никогда не ступлю на землю Алжира. Когда Бог хотел, чтобы я воевал с французами, я делал это в меру своих сил, но когда Он пожелал, чтобы я прекратил борьбу, я покорился Его повелениям. Моя религия и мое высокое происхождение вменяют мне в закон держаться своих клятв и гнушаться обмана… Для человека с сердцем сделанные ему благодеяния — это цепи на шее».
Бонапартисты стремятся извлечь из фанта освобождения Абд-аль-Кадира как можно больше выгод для своего кумира. Приближался день плебисцита, который должен был решить судьбу республики во Франции. Использовалась любая возможность для возвеличивания Бонапарта. Изобретались всяческие трюки для подготовки его триумфа. В конце октября 1852 года алжирского эмира приглашают в Париж. Его возят по музеям и театрам, он наносит визиты министрам и высшим сановникам Франции. Бонапартистская давать бьет в литавры по этому случаю, превознося великодушие президента и его любовь к справедливости. На улицах Парижа за Абд-аль-Кадиром следуют толпы бонапартистов, выкрикивающих здравицы в честь своего вождя.
Луи Бонапарт дает в замке Сен-Клу помпезную аудиенцию эмиру. Пока Абд-аль-Кадир ожидал выхода президента, пришел час дневной молитвы. Невзирая на окружающую его толпу министров, генералов, чиновников, эмир становится на колени И совершает молитвенный обряд. После этого Абд-аль-Кадир вручает Бонапарту письменную клятву в том, что он никогда не попытается вернуться в Алжир.
Наибольшее впечатление в Париже на эмира произвела Национальная типография, в которой он побывал после посещения Дома инвалидов. Он сказал ее директору: «Вчера я видел пушки, которыми можно разрушать крепости и города, сейчас я вижу буквы, с помощью которых можно бороться с королями и свергать правительства».
По возвращении в Амбуаэ Абд-аль-Кадиру дают понять, что ему может быть предоставлена возможность принять участие в плебисците и что президент был бы этим доволен. У эмира нет никаких оснований для того, чтобы оплакивать конец республики, державшей его четыре года в тюрьме. Он обращается к властям с письмом, в котором просит разрешить ему участвовать в плебисците. Ему, конечно, идут навстречу и присылают в замок урну для голосования и 14 бюллетеней, которые распределяются среди его окружения. Абд-аль-Кадир отдает голос за своего освободителя, о чем в подобающем духе сообщает официальная печать. Ноябрьский плебисцит хоронит республику и возводит Бонапарта на трон. Эмира вновь привозят в Париж, и в день провозглашения империи, 2 декабря 1652 года, он одним из первых поздравляет Наполеона III, который ему отвечает: «Как видите, Ваш голос принес мне счастье».
Через несколько дней Абд-аль-Кадир вместе со своими родными и близкими покидает Амбуаз и направляется в Марсель, откуда 21 декабря 1852 года он отплывает на фрегате «Лабрадор» в Турцию, к новому месту изгнания.
Золотой песок его дел
В Алжире Абд-аль-Кадир остался жить в сердцах и в сознании народа. Образ национального героя как бы отделился от своего носителя и обрел самостоятельное существование и независимую судьбу, питаемую не жизнью одного человека, а историей всего народа. Колонизаторы могли клятвенно обязать своего узника отказаться от попыток выступать впредь в роли алжирского вождя. Но они были совершенно бессильны добиться подобного обязательства от того, кто продолжал жить в памяти народной, оставаясь в течение многих десятилетий на передовых фронтах освободительной борьбы.
Уже через год после пленения эмира его имя стало знаменем восстания на юго-востоке страны, в районе Бискры. Выступление племен возглавил Бу Зиан, который в юности был водоносом в городе Алжире, а затем служил в армии Абд-аль-Кадира. Еще в ходе войны он стал марабутом в оазисе Зааджа. После того как в Бискре было создано Арабское бюро, Бу Зиан отказался повиноваться его приказам и призвал племена подчиняться только власти своих шейхов. Французы арестовали непокорного марабута. Население Зааджи взбунтовалось и освободило своего вождя.
В июле 1849 года повстанцы разгромили отряд полковника Карбучьи, который был послан на подавление восстания. В октябре к оазису подошла крупная колонна французских войск во главе с генералом Жобильоном. Захватить Зааджу с ходу не удалось. Оазис представлял собой городок в пустыне, окруженный садами и пальмовыми рощами. Он был защищен глубоким рвом и крепостными стенами. Более месяца длилась осада Зааджи, во время которой алжирцы отбили несколько попыток штурма. Только в конце ноября 1849 года осаждавшим удалось ворваться в крепость. Участник сражения описывает то, что произошло за этим:
«Резня была страшная. Дома, палатки туземцев, поставленные на площадях, дворы были завалены трупами. Сделанные потом в спокойной обстановке подсчеты были основаны на верных сведениях, полученных после захвата. Они дали цифру 2300 убитых женщин и детей; число же раненых было, понятно,
