Ломан захихикал. Почти беззвучно, словно призрак.
— Я.
— Ты? Чем?
— Гвоздем, — с нескрываемой радостью сообщил умирающий. — Обыкновенным маленьким гвоздиком. Два часа работы. Я его нашел. И выковырял зуб. — Ребячья гордость перемешалась в его словах с глубоким чувством исполненного долга.
— А где гвоздь?
Ломан пошарил рукой в темноте и протянул гвоздь Бергеру.
Тот поднес его к окну, затем тщательно ощупал.
— Грязь и ржавчина. Кровь была?
Ломан опять захихикал:
— Бергер, я не боюсь заражения крови.
— Подожди. — Бергер стал рыться в своей сумке. — Спички у кого-нибудь есть?
Спички были на вес золота.
— У меня нет, — ответил 509-й.
— Держи, — произнес кто-то со среднего яруса.
Бергер чиркнул спичкой. Вспыхнуло крохотное пламя. Они с 509-м заранее закрыли глаза, чтобы вспышка не ослепила их, и сэкономили таким образом несколько секунд.
— Открой рот, — сказал Бергер Ломану.
Тот молча уставился на него.
— Не смеши, Бергер, — сказал он, наконец. — Продайте золото.
— Открой рот!
По лицу Ломана скользнула едва уловимая гримаса, которая, по-видимому, должна была означать улыбку.
— Оставь меня в покое… Как хорошо, что я еще раз увидел вас при свете.
— Я смажу тебе десну йодом. Сейчас, только принесу бутылку.
Бергер осторожно передал 509-му горящую спичку и отправился на ощупь к своим нарам.
— Гасите свет! — проскрипел чей-то голос из темноты.
— Заткнись! — ответил ему заключенный с третьего яруса, который дал спичку.
— Гасите свет! — не унимался голос. — Или вы хотите, чтобы часовые перестреляли нас тут всех, как собак?
509-й стоял спиной к окну, заслоняя собой горящую спичку. Заключенный с третьего яруса держал перед окном свое одеяло, а 509-й прикрывал крохотное пламя полой куртки. Глаза Ломана были ясными. Они были слишком ясными. 509-й взглянул на спичку, которая еще не прогорела, потом на Ломана. Вспомнил, что знает его уже семь лет, и понял: живым он его уже никогда больше не увидит. Он слишком часто видел такие лица, чтобы не понимать этого.
Пламя жгло ему пальцы, но он держал спичку, превозмогая боль. Послышались шаги Бергера, и в тот же миг все исчезло, словно он внезапно ослеп.
— У тебя нет еще одной спички? — спросил он заключенного с третьего яруса.
— Держи. Последняя.
Последняя, повторил про себя 509-й. Пятнадцать секунд света. Пятнадцать секунд — для того, что вот уже сорок пять лет называется Ломаном. Пока еще называется. Последняя. Маленький трепещущий круг света.
— Гасите свет, заразы! Выбейте у него наконец спичку из рук!
— Никто не увидит, идиот!
509-й опустил спичку пониже. Бергер уже стоял рядом, с бутылкой йода в руке.
— Открой…
Он не договорил, отчетливо увидев лицо Ломана. Он напрасно ходил за йодом. Впрочем, он сделал это лишь для того, чтобы хоть что-нибудь сделать. Он медленно опустил бутылку в карман. Ломан спокойно, не мигая, смотрел на него. 509-й отвернулся. Разжав кулак, он посмотрел на маленький, тускло мерцающий комок золота, потом опять на Ломана. Пламя жгло ему пальцы. Чья-то тень метнулась к нему сбоку и ударила его по руке. Свет погас.
— Спокойной ночи, Ломан, — сказал 509-й.
— Я потом еще загляну к тебе, — произнес Бергер.
— Брось… — прошептал Ломан. — Теперь… это… просто…
— Может, мы раздобудем еще пару спичек.
Ломан не ответил.
509-й чувствовал ладонью жесткое прикосновение увесистой коронки.
— Пошли, — шепнул он Бергеру. — Поговорим на воздухе. Чтобы никто не мешал.
Они с трудом пробрались к двери, вышли наружу и устроились на корточках с подветренной стороны барака. Город был скрыт от них светомаскировкой. Пожары тоже уже погасли. Только башня церкви Св. Катарины все еще горела, словно огромный факел. Это была древняя башня со множеством сухих балок внутри; пожарные, убедившись в тщетности своих усилий, предоставили ей догорать.
— Что же нам делать? — спросил 509-й.
Бергер тер свои воспаленные глаза.
— Если коронка зарегистрирована в канцелярии, — мы пропали. Они докопаются до истины и вздернут кое-кого. Меня в первую очередь.
— Он говорит, не зарегистрирована. Семь лет назад, когда он попал в лагерь, этого здесь еще не было. Золотые зубы тогда просто вышибали, но не регистрировали. Это началось позже.
— Ты точно знаешь?
509-й пожал плечами.
Они помолчали.
— Конечно, еще не поздно все рассказать и сдать коронку. Или, когда он умрет, сунуть обратно в рот, — сказал наконец 509-й и еще крепче сжал в руке маленький тяжелый комок. — Хочешь?
Бергер покачал головой. Золото означало жизнь. Лишних несколько дней жизни. Оба они знали, что теперь, когда она была у них в руках, они ни за что ее не сдадут.
— Он же мог в конце концов сам выковырять зуб, еще пару лет назад, и продать его? — спросил 509- й.
Бергер посмотрел на него.
— Ты думаешь, эсэсовцы поверят в это?
— Нет, конечно. Особенно, если заметят во рту свежую рану.
— Рана — это не так страшно: если он протянет еще пару часов, рана успеет затянуться, кроме того, это задний зуб. При осмотре его не так-то просто увидеть, если труп закоченеет. Если он умрет сегодня вечером, к утру все будет нормально. А если завтра утром, — придется подержать его здесь, пока он не закоченеет. Это нетрудно. Хандке можно обмануть на утреннем осмотре.
509-й посмотрел на Бергера.
— Мы должны рискнуть. Нам нужны деньги. Сейчас — как никогда.
— Да. Тем более, что ничего другого нам не остается. А кто загонит зуб?
— Лебенталь, больше некому.
Сзади распахнулась дверь барака. Несколько человек вытащили кого-то за ноги и за руки наружу и поволокли к куче трупов в нескольких метрах от барака. В этой куче лежали те, кто умер после вечерней поверки.
— Это не Ломан?
— Нет. Это не наш. Какой-то мусульманин. — Избавившись от своей ноши, они покачиваясь, как пьяные, поплелись обратно — к бараку.
— Кто-нибудь мог заметить, что у нас коронка? — спросил Бергер.
— Не думаю. Там почти одни мусульмане. Разве что тот, который дал спички.
— Он что-нибудь сказал?
— Нет. Пока нет. Но он еще может потребовать свою долю.
