«Солнце! — стонал про себя Левинский. — Это проклятое солнце! Ему никого и ничего не жалко — все как на ладони! Взорвать бы его к черту! Стоишь тут, как голый в свете прожектора, как будто позируешь перед прицелами самолетов. Хоть бы одно облачко! Всего на минуту!» Пот струился ручьями по его спине.
Стены тряслись. Где-то неподалеку раздался чудовищной силы взрыв, и в эту стихию грохота медленно, как бы нехотя, обрушился кусок стены шириной примерно в пять метров с пустой оконной рамой посредине. Он накрыл нескольких заключенных, но со стороны это зрелище могло показаться почти безобидным. Заключенный, на которого упал пустой квадрат окна, в недоумении и ужасе смотрел по сторонам, не понимая, как могло получиться, что он стоял по пояс в земле и, несмотря на это, был жив. Несколько ног, торчавших рядом с ним из груды камней, еще подергались с минуту и замерли.
Давление постепенно уменьшалось. Вначале почти незаметно — просто какие-то зажимы, перекрывавшие мозг и слух, вдруг немного ослабли. Затем сквозь эти микроскопические щели начало просачиваться сознание, словно свет в конце длинного туннеля. Грохот и рев не прекращались, но люди вдруг поняли: все кончилось.
Эсэсовцы вылезли из подвала. Вернер неотрывно смотрел на стену прямо перед собой. Она вновь превращалась в обычную стену, освещенную солнцем, с расчищенным входом в подвал. Она больше не смеялась ему в лицо, не дразнила темной, хмельной надеждой. Он опять увидел совсем рядом изуродованное лицо с окровавленной бородой. Он увидел торчащие из-под земли ноги своих товарищей. Потом он услышал, как сквозь затихающий лай зенитных орудий вдруг еще раз пробились звуки рояля. Он плотно сжал губы.
Посыпались команды. Чудом уцелевший заключенный, стоявший в проеме окна, по пояс в земле, выкарабкался наверх. Правая нога его была неестественно вывернута. Держа ее на весу, он стоял на левой ноге и из всех сил старался не упасть. Подошел один из охранников.
— Вперед! Откапывайте этих!
Заключенные принялись разгребать мусор и камни. Работали руками, лопатами и кирками. Времени понадобилось не много. Вскоре они откопали всех четверых. Трое из них были мертвы. Четвертого они подняли и отнесли чуть в сторону. Он нуждался в помощи. Вернер растерянно озирался по сторонам. Из ворот вышла женщина в красной блузке. Она не побежала вместе со всеми в бомбоубежище. В одной руке она осторожно несла алюминиевую миску с водой, в другой полотенце. Как ни в чем не бывало пройдя мимо эсэсовцев, она поставила миску с водой на землю рядом с раненым. Эсэсовцы нерешительно поглядывали друг на друга, но ничего не говорили. Женщина смыла грязь с лица раненого. Изо рта у него пошла кровавая пена. Женщина вытерла ее мокрым полотенцем. Один из охранников рассмеялся. У него было совсем мальчишеское, незрелое лицо, с такими светлыми ресницами, что его бледные глаза казались совершенно голыми.
Зенитки умолкли. В резко наступившей тишине звуки рояля казались оглушительными. Вернер наконец понял, откуда они доносились: из окна второго этажа, расположенного прямо над лавкой колониальных товаров. Бледный мужчина в очках все еще играл на коричневом рояле хор узников. Эсэсовцы заухмылялись. Один из них постучал себя пальцем по лбу. Вернер не знал, что могла означать эта музыка: играл ли мужчина просто, чтобы заставить себя не думать о бомбежке, или он преследовал какую-нибудь другую цель. Он решил для себя, что музыка была адресована им. Он всегда верил в лучшее, если это не было связано с риском. Так было проще.
Прибежали какие-то штатские, и эсэсовцы вновь вспомнили, что они военные. Зазвучали команды; заключенные построились в колонну. Старший конвоя приказал одному охраннику остаться с убитыми и ранеными, затем повернул колонну и дал команду «бегом марш!» Последняя бомба угодила в бомбоубежище, и заключенным теперь предстояло его откопать.
Воронка воняла кислотой и серой. По краям ее стояло, накренившись, несколько деревьев с обнаженными корнями. Искореженная решетка газона с немым укором смотрела в небо. Это было не совсем прямое попадание: бомба вырвала часть боковой стены подвала и завалила его.
Заключенные уже третий час разгребали завал у входа в бомбоубежище. Ступенька за ступенькой они расчистили перекошенную лестницу. Работали быстро. Так быстро, как только могли. Они работали так, будто спасали своих товарищей.
Еще через час они добрались до входной двери. Крики и стоны они слышали уже давно. Видимо, в бомбоубежище откуда-то поступал воздух. Голоса стали еще громче, когда они проделали небольшое отверстие. Кто-то сразу с криком просунул в него голову; две руки, появившиеся прямо под подбородком, словно лапы огромного крота, отчаянно заскребли землю и камни, стараясь расширить отверстие.
— Осторожно! — крикнул старший. — Еще нельзя! Это опасно!
Но руки продолжали скрести землю. Наконец, голову сзади оттащили от отверстия, и на ее месте появилась другая голова. Через несколько секунд исчезла и она. Люди, поддавшись начавшейся панике, ожесточенно боролись за место у крохотного окошка в свободу.
— Толкайте их обратно! Это же опасно! Нужно сначала расширить дыру! Толкайте их обратно!
Они заталкивали лица обратно, внутрь. Лица эти сопротивлялись и кусали их за пальцы. Они продолжали долбить цемент кирками. Они работали так, словно речь шла об их собственной жизни. Наконец, отверстие увеличилось настолько, что сквозь него мог протиснуться человек.
Это был крепкий мужчина. Левинский сразу же его узнал. Это был усатый владелец колониального магазина. Он пробился к отверстию и теперь изо всех сил, кряхтя и отдуваясь, старался пролезть через него. Его не пускал живот. Крики внутри становились все громче: он полностью заслонил собой свет. Сзади его пытались оттащить за ноги.
— Помогите! — стонал он высоким, свистящим голосом. — Помогите! Помогите мне выбраться отсюда!.. Выбраться!.. Я вам за это… я вам дам..
Его маленькие черные глазки грозили вылезти из орбит. Гитлеровские усики дрожали от напряжения.
— Помогите! Господа! Пожалуйста! Господа! — Он был похож на говорящего тюленя, зажатого между двумя льдинами.
Они подхватили его под мышки и вытащили наружу. Он упал, вскочил на ноги и умчался, не сказав ни слова. Они закрыли отверстие доской и расширили его. После этого они расступились, освобождая проход.
Из подвала один за другим полезли люди: женщины, дети, мужчины. Одни — суетливо, с бледными лицами, обливаясь потом, еще не веря в свое воскресение, другие — в истерике, крича, рыдая или осыпая все подряд проклятьями, и наконец те, кто не поддался панике, — медленно и безмолвно.
Они шли, карабкались или неслись мимо узников.
— «Господа», — прошептал Гольдштейн. — Вы слышали? «Пожалуйста, господа»! Он же обращался к нам…
Левинский кивнул.
— «Я вам дам», — передразнил он «тюленя» и прибавил от себя: — Шиш с маком. Удрал, как пес. — Он взглянул на Гольдштейна. — Что с тобой?
Гольдштейн прислонился к нему.
— Чудну! — пролепетал он, жадно хватая воздух ртом. — Вместо того, чтобы… они… освободили нас… мы… освобождаем… их…
Он захихикал и вдруг медленно повалился набок. Левинский с Вернером успели его подхватить и осторожно положили на кучу земли. Им нужно было ждать, пока не опустеет бомбоубежище.
Пленники с многолетним стажем неволи, они стояли и смотрели на спешивших мимо людей, которым пришлось стать пленниками всего на несколько часов. Левинскому пришло в голову, что они уже однажды видели нечто подобное — когда им по пути в лагерь попалась навстречу колонна беженцев. Из подвала выкарабкалась горничная в голубом платье в белый горошек. Отряхивая свои юбки, она улыбнулась Левинскому. Следом за ней наверх выбрался одноногий солдат. Он выпрямился, сунул костыли под мышки, козырнул заключенным и заковылял прочь. Одним из последних вышел старик. Длинные складки кожи придавали его лицу сходство с легавой собакой.
— Спасибо, — сказал он, окинув заключенных благодарным взглядом. — Там внизу еще есть люди. Их засыпало.
