Однако чувствительному сердцу мнимого разбойника суждено было тяжкое испытание. Все это случилось мгновенно. Когда Марианна в одной из своих самых замысловатых фигур случайно оказалась против капитана кирасиров, он вдруг наклонился и, грубо схватив ее за талию, воскликнул:
– Браво, браво, прекрасная Марианна! Позволь изнывающему от жажды солдату вкусить нектар с твоих сочных губок! – И, не дожидаясь согласия, которого ему, разумеется, и не дали бы, он поднял забрало и жадно прильнул к ее устам.
В ту же минуту Марианна изо всех сил ударила его кулаком по лицу, но это ничуть не огорчило и не охладило пылкого офицера; он отвечал на это дерзким хохотом, к которому тотчас же присоединился корнет, а также и некоторые из стоявших тут же зрителей, не отличавшихся излишней щепетильностью.
Однако кое-кто отнесся к этому не так шутливо. Кругом слышались возгласы: «Позор!», «Проучи его!», «Дай ему хорошенько, Робин!» И среди смеющихся лиц там и сям виднелись лица, пылавшие гневом.
Излюбленный народный герой отнюдь не нуждался в этом поощрении. Не помня себя от ревности и обиды за свою возлюбленную, подвергшуюся такому оскорблению, он выскочил из круга и, замахнувшись луком, – единственное оружие, которое у него было в руках, – изо всех сил ударил им по шлему капитана; тот невольно пошатнулся от его удара и с трудом удержался на ногах.
– Вот тебе, получай, чертова кукла! – крикнул Робин, обрушившись на него. – Да не лезь в другой раз со своими погаными поцелуями, а то и не так еще получишь!
– Подлый холуй! – вскричал кирасир, побагровев от ярости. – Если бы мне не жаль было марать о тебя шпагу, я бы проткнул тебя насквозь и повесил коптить! Вон с моих глаз, грязный холуй, а то как бы я нечаянно не выпустил из тебя дух!
И, выхватив шпагу, он приставил ее острием к груди смелого Робина.
Наступила мертвая тишина, и вдруг чей-то голос в толпе крикнул:
– Вот нашелся человек, который проучит его!
И все тотчас же повернулись к помосту, где стояла «избранная публика». Среди кавалеров произошло какое-то движение, и один из них, отделившись от остальных, ринулся вниз по откосу и мигом очутился на площадке.
Ему надо было пробежать всего каких-нибудь десять-двенадцать шагов, и, прежде чем мнимый разбойник из Шервудского леса и его закованный в латы противник успели прийти в себя и двинуться с места, он уже стоял между ними.
Кирасир только тогда понял, что перед ним стоит достойный противник, когда блестящее лезвие, скрестившись с его шпагой, высекло искры из стали; он поднял глаза и увидел перед собой не простого парня в крестьянской одежде, а изящного кавалера в расшитом камзоле, не уступающего ему ни своим оружием, ни своей решимостью.
Это неожиданное вмешательство так ошеломило толпу, что она застыла на месте, словно завороженная. И только спустя несколько секунд там и сям послышался одобрительный шепот и вслед за ним громкие возгласы: «Ура Черному Всаднику!»
Капитан кирасиров тоже, казалось, остолбенел от неожиданности, но быстро пришел в себя. Скэрти был хвастун и наглец, но он отнюдь не был трусом; к тому же обстоятельства были таковы, что даже и трус вынужден был бы проявить мужество. Хотя он все еще был несколько под хмельком, он чувствовал, что на него устремлены сотни женских глаз; знатные светские дамы стояли на валу под навесом, всего в каких- нибудь десяти шагах от него, и, хотя Скэрти из каких-то своих тайных соображений делал вид, что не замечает их присутствия, он знал, что они прекрасно видят все, что здесь происходит. Ясно, что он не имел ни малейшего желания оказаться трусом в их глазах.
Возможно, что не только внезапное появление противника, но и самый облик этого человека заставил его в первую минуту растеряться от неожиданности, ибо в этом противнике Скэрти узнал того самого всадника, который накануне у постоялого двора так дерзко провозгласил тост «За народ».
Он не забыл этого оскорбления, а теперь вторичный вызов незнакомца привел его в такое бешенство, что у него на секунду отнялся язык и он не мог выговорить ни слова.
– Так это ты, подлый изменник, ты! – наконец вымолвил он, когда к нему вернулся дар речи.
– Изменник или нет, – невозмутимо отвечал кавалер, – я требую от вас удовлетворения за вашу недостойную выходку, которой вы оскорбили собравшееся здесь общество порядочных и заслуживающих уважения людей. Ваши развязные манеры, может быть, и сходят вам во Фландрии, где вы, надо полагать, давали им полную волю, но я научу вас вести себя иначе по отношению к нашим английским девушкам!
– А кто вы такой, что собираетесь учить меня?
– Не подлый холуй, капитан Ричард Скэрти! Не думайте, что вам удастся отвертеться с помощью этих трусливых уверток! Вы будете драться, или вам придется извиниться!
– Извиниться! – в ярости закричал кирасир. – Капитан Скэрти будет извиняться! Ха-ха-ха!.. Вы слышите, корнет Стаббс? Вам когда-нибудь приходилось видеть, чтобы я перед кем-нибудь извинялся?
– Никогда, клянусь честью! – отвечал Стаббс.
– В таком случае, пеняйте на себя, – сказал кавалер, становясь в позицию, чтобы начать поединок.
– Нет-нет! – вскричала Марианна, бросаясь к Голтсперу и словно пытаясь загородить его своим телом. – Так не годится, это нечестно, сэр! Он в латах, а вы...
– Нечестно! Нечестно! – послышалось со всех сторон, и в ту же минуту какой-то рослый человек свирепого вида, с всклокоченной черной бородой, расталкивая толпу, протиснулся на площадку.
– Не годится это, мистер Генри! – крикнул бородач, подбегая к Голтсперу. – Не дело это – так рисковать! Я знаю, вам нипочем одолеть в честном бою любого из здешнего края, да, пожалуй что, из всей Англии! Ну, а так-то оно нечестно выходит. Пусть господии солдатский капитан скинет с себя свои стальные нашлепки, тогда это будет по-честному. Разве не правда, товарищи?
Все стоявшие кругом дружно закричали:
– По-честному! По-честному! Заставить офицера снять латы!
– Совершенно верно, – сказал подошедший Уолтер Уэд. – В поединке для обеих сторон условия должны быть равны. Разумеется, капитан Скэрти, вы не станете возражать против этого?
– Мне не требуется никаких привилегий, – отвечал капитан кирасиров. – Он может поступать, как ему угодно, но я ни за что не сниму с себя доспехов!
– В таком случае, ваш противник тоже должен надеть доспехи, – заявил один из кавалеров, подошедших вместе с Уолтером. – Поединок не может состояться, пока это не будет сделано.
– Нет, нет! – подхватили в толпе. – Драться так драться обоим в латах!
– Может быть, этот джентльмен, – сказал один из кавалеров, указывая на корнета, – не откажется одолжить для этого случая свои доспехи? Это упростило бы дело. Размер, кажется, более или менее подходящий.
Стаббс взглянул на капитана, словно спрашивая его: не давать?
– Дайте, пусть надевает, – сказал Скэрти, понимая, что с таким предложением вряд ли можно не согласиться.
– Пожалуйста, пусть надевает, – повторил корнет и тотчас же начал снимать с себя доспехи.
Немало нашлось услужливых рук помочь Генри Голтсперу облачиться в защитную броню, и через несколько минут он уже был в стальной кирасе корнета, с пристегнутыми к ней нагрудными и наплечными латами; руки его были защищены стальными нарукавниками; а стальные поножи, прикрывавшие ноги, соединялись с набедренником. Все это оказалось ему как нельзя более впору, словно было сделано по его мерке.
Оставалось надеть только шлем, который чья-то дружеская рука уже собиралась водрузить ему на голову.
– Нет, – сказал Голтспер, отстраняя шлем, – я предпочитаю остаться в моей шляпе! – И, указывая на трофей, красующийся на ее полях, он добавил: – Это будет мне надежной защитой! Здесь было нанесено оскорбление английской девушке, и – да будет мне порукой эта девичья перчатка! – я заставлю ответить за это оскорбление!
