У самбо было лицо не менее свирепое, чем у его приятеля. Отличалось оно только цветом кожи. Оно было бронзово-черным сочетание окраски кожи двух рас, к которым принадлежали его родители. Губы у него были толстые и лоб покатый, как у негра, а индеец сказывался в волосах, почти гладких, свисавших длинными змеевидными прядями на шею и плечи. Однако его внешность обращала на себя меньше внимания, чем вид его дружка-мулата. Он носил обычную для своего племени одежду широкие шаровары из грубой бумажной ткани и безрукавку из той же материи, грубое серапе и вместо пояса шарф. Грудь, шея, плечи и массивные темные, как бронза, руки были обнажены.
Робладо подоспел как раз к концу сценки, в которой наглядно выразился характер самбо.
Полулежа в гамаке, он наслаждался крепкой сигарой и время от времени отгонял мух бичом из сыромятной кожи. Потом окликнул одну из женщин, свою теперешнюю жену:
– Эй, девчонка! Дай мне поесть! Жаркое готово?
– Нет еще, – ответил голос из хижины.
– Тогда принеси мне маисовую лепешку и перцовку!
– Ты ведь знаешь, дорогой, перцовки нет в доме, – прозвучал ответ.
– Поди сюда! Ты мне нужна!
Женщина вышла из хижины и с явной неохотой приблизилась к гамаку.
Пока она не подошла совсем близко, самбо сидел не шевелясь, потом неожиданно взмахнул бичом, который он до сих пор прятал за спиной, и изо всей силы обрушил его на плечи женщины, защищенные лишь тонкой сорочкой. Удары сыпались один за другим, пока несчастная женщина не отважилась наконец отойти на безопасное расстояние.
– Так-то, девчонка! В другой раз, когда я попрошу лепешку и перцовку, у тебя они найдутся, не правда ли, душечка?
И, снова улегшись в гамаке, дикарь разразился громовым хохотом, к которому присоединился мулат. Он собирался точно так же поступить и со своей дражайшей половиной, но как раз в эту критическую минуту у хижины остановился Робладо.
Оба вскочили на ноги и почтительно его приветствовали. Они знали, кто он такой. Разговор поддерживал в основном мулат ведь из них двоих он был главный, – самбо же оставался в тени.
Беседа велась вполголоса, чтобы не услышали женщины и Эстебан. Как и советовал отец Хоакин, приятели были наняты для того, чтобы выследить охотника на бизонов и, мертвого или живого, доставить его в крепость. В первом случае их ожидало немалое вознаграждение, во втором – почти вдвое большее.
Они не пожелали помощи солдат. Это их не прельщало. Им вовсе не хотелось уменьшить щедрую награду, делить ее еще с кем-нибудь. Для двоих эта сумма была бы целым состоянием, и блестящая перспектива ее получить разжигала их стремление добиться успеха.
Покончив с этим делом, капитан поскакал обратно в крепость, а мулат и самбо стали тут же собираться на охоту за человеком.
Глава LII
Через полчаса мулат и самбо – первого звали Мануэль, второго Пепе – готовы были отправиться в путь. Сборы не отняли и половины этого времени, но добрых пятнадцать минут было затрачено на то, чтобы подкрепиться жарким и выкурить по крепкой сигаре; а лошади пока что грызли брошенные им початки кукурузы.
Но вот сигары докурены; приятели вскочили в седла и поскакали.
Мануэль был вооружен длинноствольным ружьем, какими обычно пользуются американские охотники, и ножом, тоже американским, с тяжелым крепким клинком, обоюдоострым на несколько дюймов от конца, – страшным оружием в единоборстве. И то и другое Мануэль привез с собой из долины Миссисипи, там же он научился пользоваться этим оружием.
У седла лошади Пепе болталось на ремне испанское охотничье ружье; на боку у Пепе висел большой, тяжелый нож – мачете, а за спиной – лук и колчан со стрелами. В некоторых случаях например, когда нужно добыть дичь или нанести удар, не поднимая шума, – мачете и лук удобнее, чем любое огнестрельное оружие. Из лука стреляют быстрее, чем из ружья; а если первая стрела не попала в цель, что ж, это не пуля – меньше вероятности, что она выдаст намеченной жертве врага.
Кроме этого оружия, у каждого охотника за поясом торчал пистолет, а на седельной луке висело свернутое лассо.
Позади, на крупе лошадей, они везли провизию – связки вяленого мяса и завернутые в оленью шкуру холодные маисовые лепешки. Снаряжение довершали тыквенная бутыль для воды с двумя горлышками, рожки, пороховницы и сумки. За лошадьми по пятам бежали два громадных тощих пса, такие же свирепые и дикие на вид, как и их хозяева. Один из них был волкодав местной породы, другой – испанская ищейка.
– Как поедем, Мануэль? – спросил самбо, когда они отъехали от хижины. – Напрямик к Пекосу?
– Нет, нет, вверх полезем, в обход. Увидят нас в долине еще догадаются, за кем это мы. Ему ктонибудь сболтнет – тогда не видать нам тех денег. Нет, поедем старой дорогой – через сухое русло к Пекосу. Дольше будет, зато вернее.
– Черт побери! – воскликнул Пепе. – Да там крутизна помрешь, пока влезешь. Моей бедной скотине, пожалуй, не под силу. И так выдохлась. Мы ведь сколько гонялись за бизонами!
Они пересекли заросли и по дороге, огибавшей скалы, подъехали к месту, где в отвесный склон врезалась лощина. По дну ее можно было подняться на верхнее плоскогорье. Подъем был крутой, очень трудный. Любая лошадь заартачилась бы, кроме выросшего в горах мустанга, – эти всюду карабкаются, как кошки. Даже собаки взбирались с трудом на этот почти вертикальный откос. Однако охотники спешились и, таща за собой лошадей, полезли вверх; вскоре они достигли плоскогорья.
Отдышавшись немного и дав передохнуть лошадям, они опять сели в седла и поскакали галопом через прерии на север.
– Ну, Пепе, сынок... – пробормотал мулат. – Нам, может, кто попадется навстречу. Может, тут пастух гоняется за антилопой. Слышишь?
– Ага, Мануэль, понимаю.
Это были последние слова, которыми они обменивались на протяжении десяти миль. Ехали они гуськом: впереди Мануэль, следом Пепе, позади собаки. Те тоже бежали друг за дружкой волкодав за ищейкой.
Проехав десять миль, они достигли высохшего русла реки, наискосок пересекавшего дорогу. По этому самому руслу ехали Карлос и его спутники в день, когда они бежали после происшествия в крепости. Теперь сюда спустились охотники. Как тогда Карлос, они свернули вниз по направлению к устью – к берегу Пекоса. Здесь они въехали в рощу и, спешившись, привязали коней к деревьям. Хотя лошади лишь недавно вернулись после долгого пути и сейчас пробежали еще не менее тридцати миль, они совсем не казались измученными. Несмотря на худобу, они были сильны и выносливы, как это присуще их породе, и могли бы без ущерба пробежать еще миль сто. Их хозяева прекрасно это знали, иначе они не были бы уверены в успехе своей охоты на человека.
– Как бы он не ускакал, вороной у него хорош, – заметил мулат, поглядев на мустангов. – Ничего, нагоним, а, Пепе?
– Да уж нагоним.
– Пара кляч измотает рысака, а, Пепе?
– Верно, Мануэль, измотает!
– Не хочу я надрываться, надо сделать игру полегче. Исхитримся, Пепе?
– Надеюсь, Мануэль!
– Он наверняка засел в пещере. Лучше местечка ему не найти. Не схватят, когда спит, солдатам тут в жизнь не взобраться. И назад, в долину, ему выйти легко. Ходит взад и вперед, никакие шпионы его не углядят. Больше ему негде быть. Наверняка он в пещере с конем вместе. Только вот загвоздка: когда его поймать? А, Пепе?
– То-то и оно! Кабы знать, когда он там, а когда нет!
– Ну, это нетрудно. Устроим засаду – и все.
– Думаешь, он там бывает днем?
