— Вы очень добры, говоря так. Я польщен тем, что вы меня не забыли.
— Как я могла забыть, сеньор? Вы спасли меня. Если бы не вы…
— Прошу вас, не говорите больше о такой мелочи. Мне только жаль, что это помешало вам приезжать в город, как обычно. Но, может, вам это все равно?
Задавая этот вопрос, я смотрел ей в лицо.
— Конечно, не все равно. Дома так скучно и одиноко — иногда.
— Одиноко? Но вы можете разговаривать со своим замечательным попугаем!
Она в ответ рассмеялась.
— Попугай — слишком скучное общество.
— В этом я с вами не согласен. Мне бы он точно не наскучил. Я согласен слушать его всю жизнь.
Она посмотрела на меня слегка удивленно и вопросительно.
— Если он вам так нужен, сеньор, можете его взять. Когда брат в следующий раз поедет на рынок, он привезет его.
— Ах, сеньорита, для меня главное не сам попугай, а то, что он говорит…
В ее взгляде по-прежнему сквозило удивление.
— «Не попугай, а что он говорит»? Что вы имеете в виду?
У меня на языке было «Лорита», но я удержался. Наша дружба еще недостаточно крепка для такой фамильярности, и девушка может принять мой ответ за грубость. Но мне нужно было что-то ответить.
Поэтому, запинаясь, я проговорил:
— Неважно, не имеет значения… не сейчас… Когда встретимся снова… но… — Я замолчал, думая о том, как маловероятна наша новая встреча. Эта мысль, словно темная завеса, отделила нас друг от друга. — Вы ведь не все время будете держаться подальше от города?
— Надеюсь. Мне так хочется снова увидеть ваших храбрых солдат, как они одновременно поворачивают и съезжаются. О, какое это было великолепное зрелище!
— Я рад, что оно вам понравилось. Надеюсь, вы увидите его еще — много раз.
— Я бы с радостью, если отец позволит. Но эти «красные шляпы»…
Она внезапно замолкла, глядя в темноту, и я увидел на ее лице выражение, похожее на страх.
— В чем дело? — спросил я.
— Мужчина, похожий на него.
— На кого?
— На «красную шляпу», того самого, который гнался за нами на канале.
— Где вы его увидели?
— Он стоял вон там. — Она указала на один из увитых зеленью столбов, поддерживающих навес. — Но сейчас его уже там нет.
— У него была красная лента на шляпе?
— Нет, сеньор. Мне показалось, что я узнала его лицо. Как вам говорил мой брат, мы видели его несколько раз, но он всегда бывает одет по-разному. И сейчас он в другом платье, если это тот самый человек. Надеюсь, это не так.
— Я тоже надеюсь. Вы простите, если я оставлю вас ненадолго?
Она, по-видимому, не очень обрадовалась моему желанию отойти, но ответила:
— Si, сеньор.
— С вашего разрешения, я вскоре снова отыщу вас и попрошу быть моей партнершей в танце.
Получив такое разрешение, я повернулся и отошел.
Прошло не менее получаса, прежде чем я снова присоединился к ней. Все это время я бродил в толпе, всматриваясь в лица всех мужчин. Но все бесполезно. Никто из встречных не был похож на сеньора дона Иларио. Нужно ли объяснять, что я искал именно его?
Должно быть, она ошиблась. После всего случившегося, наверное, она боится и ей всюду мерещится этот человек. Именно в этом дело.
Придя к такому заключению, я прекратил поиски и вернулся к ней.
Я видел, что она за это время танцевала несколько раз и с разными кавалерами. Мысли мои были заняты Эль Гуапо, и поэтому я не обращал внимания на ее партнеров. Только изредка поглядывал в ее сторону, восхищаясь ее грациозностью. Для меня смотреть на нее и восхищаться означало одно и то же. Никого из танцующих нельзя было сравнить с нею. La Bella казалась самой баядерой note 18 !
Наконец я пригласил ее на вальс!
Танец был в старинном стиле, который Байрон назвал бы «поэзией движения». Вальсы в это время были в моде в Мексике, впрочем, как и в других частях западного мира. Я не сделал еще и круга, как понял, что в моих объятиях настоящая лесная нимфа. Она была такой легкой и гибкой, словно Серито или Тальони note 19 .
Когда музыка смолкла и вальс кончился, я предложил ей руку, и мы вышли в ночь. Мне было все равно, что скажут в «обществе», где, конечно, развязались языки. Я мог бы идти с ней и при самом ярком свете — не вызывающе, а с полным равнодушием к тому, что могут обо мне подумать, Пусть даже поверят, что мы обручились.
И мы действительно вскоре обручились.
Именно по этой причине отделились мы от шумной толпы. Нам надо было объясниться друг с другом — не словами, а чувствами. Нам одновременно захотелось побыть наедине. Только нам двоим светила луна. В канун Рождества мы обменялись клятвами, которые никогда не будут нарушены. Нашими свидетелями были только чистые снега Попокатепетля и Белой Женщины…
Глава XXIV. УЖИН
Было еще не поздно, когда бал закончился. Сегодня в полночь предстояла еще так называемая «петушиная месса» (название происходит от того времени, когда не было часов, и крик петуха возвещал начало церемонии).
Большинство собравшихся разошлись по своим домам, намереваясь к полуночи вернуться на мессу в капелле hasienda. В Мексике, где мужчины и женщины отлично ездят верхом, несколько миль или лиг не считаются расстоянием.
А приглашенные семьей Коварубио гости, в том числе и я, остались на праздничный ужин.
Я вошел не со всеми, а несколько минут спустя: меня задержало нежное прощание. Лорита с братом возвращались домой, в свое жилище на воде. Им сначала нужно было добраться до Сан-Исидро, это около полулиги, а оттуда до чинамп каналом, которым мы с Криттенденом добрались до берега.
Нам нужно было договориться, когда и где мы снова встретимся. Затем, пожав руки, соединившись губами, не желая произносить «Adios», мы расстались. Лорита направилась вслед за братом, который уже отошел, а я вернулся к веселой толпе, усаживавшейся за столы.
Ужин был великолепный. Предлагались все самые редкие и дорогие блюда, какими может похвастать Мексиканская долина: разнообразная дичь, свежие фрукты, вина Старого и Нового света, для охлаждения погруженные в снег с ближайшей sierras nevadas (горы, покрытые вечным снегом). И было очень весело; трудно представить себе, что через час все эти люди будут стоять на коленях на холодном каменном полу часовни и возносить молитвы! Сейчас праздник достиг своей кульминации, воцарился настоящий хаос, рождественские хлопушки трещали, как пистолетные выстрелы, всюду слышались остроумные замечания и взрывы хохота.
Но я, который должен был быть счастливейшим из всех, кто только что завоевал сердце прекраснейшей из женщин, я не был счастлив! Какое-то тяжелое предчувствие закралось мне в душу, и его не могли снять ни окружающее веселье, ни выпитое вино.
Я пытался понять, в чем причина, но не мог. Эта тяжесть не имела никакого отношения к легкой неприятности, происшедшей у меня с кузиной Игнасией; хотя по тому, что она избегала меня весь остаток вечера, я видел, что она по-прежнему на меня сердится. Но я об этом не думал, во всяком случае не придавал серьезного значения. Это никак не могло объяснить гнетущее чувство, завладевшее мной, словно кошмар.
Чем бы оно могло объясняться? Я долго не мог понять, даже не мог высказать ни одного предположения, но как будто знал, что приближается беда. Наконец, предчувствие начало приобретать
