Пришпоривая коня, я скакал галопом и вскоре подъехал к плантации. У ворот я спешился. Здесь никого не оказалось, чтобы принять у меня ло— шадь, но в Америке на это не обращают внимания, и садовая решетка или просто ветка часто заменяют конюха.
Вспомнив об этом обычае, я привязал лошадь к ограде и направился к дому.
Глава XXIX. «ОНА ВАС ЛЮБИТ!»
Вполне понятно, что я снова вспомнил моего вчерашнего противника. Встречу ли я его? Вряд ли. Знакомство с моим хлыстом, вероятно, вызвало у него такую головную боль, что он несколько дней не выйдет из дому. Од— нако я был готов к неожиданной встрече. За пазухой у меня лежал его двуствольный пистолет, которым я решил воспользоваться, если он нападет на меня. Первый раз в жизни я носил запрещенное оружие, но в те времена таков был обычай в этой стране, обычай, которому следовали девятнадцать из двадцати встречных на улице — плантаторы, торговцы, адвокаты, врачи и даже священники! Итак, я приготовился, и меня не пугала встреча с Бил— лом-бандитом. И если сердце мое билось слишком часто, а походка была не очень уверенной, то это только из-за предстоящего разговора с его госпо— жой.
Я вошел в дом, изо всех сил стараясь подавить свое волнение. Мадемуа— зель Эжени была в гостиной. Она встретила меня спокойно и непринужденно. К моему удивлению и удовольствию, она казалась веселей, чем обычно, и я заметил многозначительную улыбку на ее лице. Я даже подумал, что она до— вольна вчерашним происшествием, ибо, несомненно, знала о нем. Я это ясно видел.
Авроры не было в гостиной, и я был рад, что ее нет. Я надеялся, что она совсем не придет или хотя бы не скоро. Я был смущен. Я не знал, как начать разговор, как приступить к вопросу, который так давно лежал у ме— ня на душе. Мы перекинулись несколькими незначительными фразами, а затем заговорили о вчерашних событиях. Я все рассказал ей, все, за исключением сцены с Авророй. О ней я умолчал.
Некоторое время я колебался, говорить ли ей, кем оказался ее надс— мотрщик. Когда она узнает, что это тот самый негодяй, который ранил меня и, если бы не мое вмешательство, погубил бы ее, она конечно, настоит на том, чтобы его прогнали, чего бы это ей ни стоило.
На минуту я задумался о последствиях такого шага. «Если этот негодяй останется подле нее, она никогда не будет в безопасности, — подумал я. — Лучше ей отделаться от него раз навсегда». И я решился рассказать ей все. Она была потрясена; несколько минут она сидела, сжав руки, в без— молвном отчаянии. Наконец она простонала:
— Гайар… Гайар… Это все он, все он… Боже мой! Боже мой! Где мой отец? Где Антуан? О Боже, сжалься надо мной!
Выражение ее прелестного, омраченного горем лица глубоко тронуло ме— ня. Она была похожа на ангела скорби, печального, но прекрасного.
Я пытался успокоить ее, говоря обычные слова утешения. Конечно, я не знал всех причин ее горя, однако она внимательно выслушала меня, и, ка— жется, мои слова были ей приятны.
Тогда, набравшись храбрости, я решил спросить, что ее так угнетает.
— Мадемуазель Эжени, — сказал я, — простите мою смелость, но вот уже некоторое время я наблюдаю… вернее, замечаю, что какая-то тайная пе— чаль удручает вас…
Она посмотрела на меня с молчаливым удивлением. Я немного растерялся, заметив этот странный взгляд, а затем продолжал:
— Простите меня, мадемуазель Эжени, если я слишком смело говорю с ва— ми, но, уверяю вас, мои намерения…
— Продолжайте, сударь, — ответила она спокойным, печальным голосом.
— Я заговорил об этом потому, что, когда имел удовольствие впервые познакомиться с вами, вы держали себя иначе… можно сказать, совершенно не так, как сейчас…
Она взглянула на меня и ответила мне лишь печальной улыбкой. Я на ми— нуту умолк, а потом продолжал:
— Когда я впервые заметил в вас эту перемену, мадемуазель Эжени, я объяснил ее горем из-за гибели верного слуги и друга.
Она снова грустно улыбнулась.
— Но с тех пор прошло уж много времени, а ваше горе…
— Вы замечаете, что горе мое все не проходит?
— Да.
— Вы правы, сударь, это так.
— Поэтому я и решил, что есть какая-то другая причина вашей печали, и невольно стал искать ее…
Я снова встретил ее удивленный, испытующий взгляд и замолчал. Но вскоре я опять заговорил, желая высказаться до конца:
— Простите, что я вмешиваюсь в ваши дела, но позвольте мне спросить вас… Мне кажется, что причина вашего несчастья Гайар?
Она вздрогнула, услышав мой вопрос, и сильно побледнела. Но в следую— щую минуту овладела собой и ответила спокойно, но со странным выражением лица:
— Увы, сударь, ваши подозрения справедливы лишь отчасти… О Боже, помоги мне! — вдруг воскликнула она, и в голосе ее прозвучало отчаяние. Затем, сделав над собой усилие, она продолжала другим, более спокойным тоном: — Пожалуйста, сударь, оставим этот разговор. Я обязана вам жизнью и глубоко благодарна. Если бы я знала, как отплатить вам за ваше велико— душие и вашу… вашу дружбу! Быть может, когда-нибудь вы все узнаете… Я и сейчас сказала бы вам, но тут… тут есть еще причина, и я… нет, я не могу!
— Мадемуазель Эжени, умоляю вас, не думайте, что это лишь праздный вопрос. Я спросил не из пустого любопытства. Поверьте, у меня были бла— городные побуждения…
— Я знаю, сударь, знаю… Но лучше оставим эту тему. Прошу вас, пого— ворим о чем-нибудь другом.
О другом! Мне не нужно было искать новую тему для разговора — стоило только дать волю своему чувству. Это чувство, переполнявшее мое сердце, само просилось наружу. И в быстрых, бессвязных словах я поведал ей о своей любви к Авроре.
Я подробно описал историю моей любви с первой встречи, когда я принял ее за видение, до последнего объяснения, когда мы дали друг другу слово.
Эжени сидела на низком диване против меня, но из застенчивости я го— ворил, не поднимая глаз. Она слушала, не прерывая меня, и мне казалось, что это — добрый знак.
Но вот я кончил и с замиранием сердца ждал от нее ответа, как вдруг услышал глубокий вздох, затем глухой стук и сразу поднял глаза. Эжени лежала на полу. Она была в обмороке.
Быстро нагнувшись, я поднял ее и уложил на диван. Затем повернулся, собираясь позвать кого-нибудь на помощь, но в ту же минуту дверь отвори— лась, и кто-то вбежал в комнату. Это была Аврора.
— Боже мой! — воскликнула она. — Вы убили ее! Она вас любит! Она вас любит!
Глава XXX. ТРЕВОЖНЫЕ ДУМЫ
Эту ночь я снова провел без сна. Что теперь с Эжени? Что с Авророй?
Всю ночь меня осаждали мысли, в которых радость причудливо переплета— лась с грустью. Любовь квартеронки наполняла меня радостью, но, увы, при мысли о креолке меня охватывала глубокая грусть. Теперь я не сомневался, что Эжени меня любит, однако это чувство не только не радовало меня, но, напротив, вызывало во мне горячую жалость. Только низкая, тщеславная ду— ша может упиваться такой победой, только жестокое сердце может радо— ваться любви, которую не в состоянии разделить! Я не способен на это. Я был глубоко огорчен.
Я старался восстановить в памяти все, что произошло между мной и Эже— ни Безансон со времени нашего знакомства. Я допрашивал свою совесть: был ли я в чем-либо виноват перед ней? Пытался ли я словом, взглядом или поступком вызвать ее любовь? Произвести на нее особое впечатление, кото— рое в таком увлекающемся сердце часто переходит в глубокое чувство? Мо— жет быть, еще на пароходе? Или после? Я вспомнил, что, когда впервые увидел ее, я смотрел на нее с восхищением. Вспомнил, что заметил в ее взгляде странный интерес ко мне и приписал его простому любопытству или чему-то в этом роде. Тщеславие, которое не чуждо мне, как и всякому дру— гому, не заговорило во мне тогда, не объяснило, что
