Он остановился. Только сейчас он осознал, что все время напряженно чего-то ожидал. В этот момент она могла бы многое сказать, и все было бы невыносимо фальшивым. Но она нашла единственно верные слова. И напряжение исчезло, растворившись в тихой спокойной уверенности.
— Ты нашла бутылку? — спросил он.
— Это было нетрудно. Она стояла на виду. Но я откупорила ее. Нашла штопор среди твоих вещей. Налей мне еще одну рюмку.
Он налил две рюмки и принес ей одну.
— Вот…
Как хорошо ощутить вкус ароматной яблочной водки. Как хорошо, что Жоан нашла верные слова.
Она откинула голову и начала пить. Ее волосы упали на плечи, и казалось, в этот миг для нее ничего, кроме кальвадоса, не существует. Равик уже раньше заметил — она всецело отдавалась тому, что делала в данную минуту. У него мелькнула смутная догадка: в этом есть не только своя прелесть, но и какая-то опасность. Она была само упоение, когда пила; сама любовь, когда любила; само отчаяние, когда отчаивалась, и само забвение, когда забывала.
Жоан поставила рюмку и неожиданно рассмеялась.
— Равик, — сказала она. — Я знаю, о чем ты думал.
— Ты уверена?
— Да. Ты почувствовал себя уже наполовину женатым. А я себя — наполовину замужем. Не бог весть как приятно, когда тебя оставляют у самых дверей. Да еще с розами в руках. Слава Богу, нашелся кальвадос. Не жалей его. Давай пить.
Равик налил рюмки.
— Ты замечательная женщина. И во всем права. Пока я был в ванной, я почему-то не испытывал к тебе особой симпатии. Теперь я восхищаюсь тобой. Салют!
— Салют!
Он выпил кальвадос.
— Вторая ночь, — сказал Равик. — Она опасна. Прелести новизны уже нет, а прелести доверия еще нет. Но мы переживем эту ночь.
Жоан поставила рюмку на столик.
— Ты, видимо, знаешь толк в таких вещах.
— Ничего я не знаю. Все одни слова. Да и можно ли что-нибудь знать? Всякий раз все оборачивается по-иному. Так и сейчас. Второй ночи не бывает. Есть только первая. А если приходит вторая, значит, всему конец.
— Ах ты Боже мой! Ну куда она нас заведет, вся эта твоя арифметика? Иди лучше ко мне. Я не хочу спать. Я хочу пить. С тобой. Смотри, там наверху закоченели голые звезды. До чего быстро замерзаешь, когда остаешься одна! Даже в жаркую пору. А вдвоем — никогда.
— Можно и вдвоем замерзнуть.
— Нам с тобой это не угрожает.
— Разумеется, — сказал Равик, и она не заметила, как в темноте по его лицу пробежала тень. — Нам этого опасаться нечего.
X
— Что со мной было, Равик? — спросила Кэт Хэгстрем. Она лежала в постели, голова ее высоко покоилась на двух подушках, уложенных одна на другую. Пахло туалетной водой и духами. Форточка была приоткрыта. Проникавший с улицы чистый, чуть морозный воздух смешивался с комнатным теплом, и казалось, на дворе стоит апрель, а не январь.
— У вас сильно повысилась температура, Кэт. И держалась несколько дней. Потом вы уснули и спали почти сутки. Теперь температура нормальная и все пришло в норму. Как вы себя чувствуете?
— Я устала. Но уже по-другому. Не так издергана. И боли почти нет.
— Боль еще появится. Но не особенно сильная. А мы уж позаботимся, чтобы вы легко ее перенесли. Во всяком случае, перемена наступит очень скоро. Да вы и сами это знаете…
Она кивнула.
— Вы меня оперировали, Равик?..
— Да, Кэт.
— Это было действительно необходимо?
— Да.
Он молча ждал следующего вопроса. Пусть лучше спрашивает сама, так легче.
— Сколько мне придется тут пролежать?
— Недели три-четыре.
Она немного помолчала.
— Думаю, это пойдет мне на пользу. Мне нужен покой. Я совсем извелась. Сама теперь чувствую. Я так устала. Все время пыталась уверить себя в обратном. Скажите, операция как-то связана со всем этим делом?
— Безусловно.
— И эти кровотечения? Совсем не вовремя?
— Да, Кэт.
— Хорошо, что теперь мне не нужно никуда спешить. Может быть, все к лучшему. Но встать сейчас… Снова окунуться во все это… Мне кажется, я бы не смогла…
— Да и не нужно. Забудьте обо всем. Думайте только о самом насущном. О завтраке, например.
— Хорошо. — Она слабо улыбнулась. — Дайте мне зеркало.
Он взял с ночного столика зеркало и подал ей. Она внимательно осмотрела себя.
— Равик, вот эти цветы — вы их мне прислали?
— Нет, клиника.
Она положила зеркало на кровать.
— В январе клиники не преподносят своим пациентам сирень. Скорее астры или что-нибудь в этом роде. К тому же откуда клинике известно, что из всех цветов я больше всего люблю сирень?
— Здесь известно все. Ведь вы пациент-ветеран, Кэт. — Равик встал. — А теперь мне надо идти. Около шести зайду снова, посмотрю вас.
— Равик…
— Да?..
Он обернулся. Вот оно, подумал он. Сейчас спросит…
Она протянула ему руку.
— Спасибо! Спасибо за цветы. Спасибо за внимание. Мне всегда так спокойно с вами.
— Ну что вы, Кэт, что вы! О чем тут говорить… А теперь поспите еще, если можете. Почувствуете боль — зовите сестру. Я выпишу таблетки. После обеда зайду снова.
— Вебер, где коньяк?
— Неужели пришлось так трудно? Вот он. Эжени, дайте-ка рюмку.
Эжени нехотя достала рюмку.
— Откуда взялся этот наперсток? — запротестовал Вебер. — Дайте приличный стакан. Или постойте, вас все равно не дождешься… Я сам.
— Доктор Вебер, я просто не понимаю вас, — огрызнулась Эжени. — Стоит только прийти мсье Равику, и вы…
— Хорошо, хорошо, — прервал ее Вебер и налил в стакан коньяку. — Пейте, Равик… Как мадам Хэгстрем?
— Ни о чем не спрашивает. Всему верит на слово.
Вебер торжествующе взглянул на него.
