— Видите! А я что говорил?
Равик выпил коньяку.
— Вебер, случалось ли вам хоть раз получать благодарность от пациентов, которым вы ничем не смогли помочь?
— Еще бы. И не один раз.
— И они верили вам во всем?
— Разумеется.
— А вы что при этом чувствовали?
— Облегчение, — все более изумляясь, ответил Вебер. — Большое облегчение.
— А мне от этого жить тошно. Будто я обманул кого-то.
Вебер рассмеялся и отставил бутылку в сторону.
— Да, тошно… — повторил Равик.
— Впервые я обнаруживаю в вас нечто человеческое, — сказала Эжени. — Если, конечно, не обращать внимания на вашу манеру выражаться.
— Вы здесь не для того, чтобы делать открытия, Эжени. Вы больничная сестра, о чем вы часто забываете! — оборвал ее Вебер. — Итак, все в порядке, Равик?
— Да, пока, во всяком случае.
— Отлично. Сегодня утром она сказала сестре, что, как только выздоровеет, отправится в Италию. Вот мы и избавимся от нее. — Вебер с удовлетворением потер руки. — А там пусть ею занимаются итальянские врачи. Не люблю, когда у меня в клинике кто-нибудь умирает. Это всегда подрывает реноме.
Равик позвонил у входа в квартиру акушерки. Ждать пришлось довольно долго. Наконец ему открыл мужчина с лицом, густо заросшим черной щетиной. Увидев Равика, он придержал дверь.
— Вам чего? — пробурчал он.
— Я хотел бы поговорить с мадам Буше.
— Она занята.
— Не важно. Могу подождать.
Небритый человек хотел было закрыть дверь.
— Если нельзя подождать, согласен через четверть часа зайти снова, — сказал Равик. — Но уже не один, а с неким лицом, которое она примет при любых обстоятельствах.
Небритый злобно уставился на него.
— Что это значит? Что вам надо?
— Я уже сказал. Хочу поговорить с мадам Буше. Человек задумался.
— Подождите, — сказал он и захлопнул дверь. Равик оглядел обшарпанную, выкрашенную коричневой краской дверь, жестяной ящик для писем и круглую эмалированную табличку с фамилией. Сколько горя и страха прошло через эту дверь! И все из-за нескольких бессмысленных законов, вынуждавших женщин обращаться не к врачам, а к коновалам. Разве благодаря этим законам удалось сохранить хоть одного ребенка? Женщина, не желающая рожать, всегда находит способ обойти закон. А что в конце концов получается? Тысячи женщин ежедневно губят свое здоровье. Дверь снова отворилась.
— Вы из полиции? — спросил небритый.
— Если бы я служил в полиции, то не стал бы так долго дожидаться за дверью.
— Проходите.
Небритый провел Равика по темному коридору в комнату, до отказа заставленную мебелью. Плюшевый диван, несколько позолоченных стульев, поддельный обюссонский ковер, декоративные шкафчики орехового дерева, на стенах эстампы в пасторальном стиле. Перед окном на металлической подставке клетка с канарейкой. Повсюду, где только было место, виднелись фарфоровые статуэтки и посуда.
Появилась мадам Буше. Ее непомерно толстое тело облегало кимоно отнюдь не первой свежести. Не женщина — чудовище. Но лицо ее было гладким и даже миловидным, если бы не беспокойно бегавшие глаза.
— Что вам угодно, мсье? — деловито спросила она.
Равик встал.
— Я пришел от Люсьенны Мартинэ. Вы сделали ей аборт.
— Чушь! — сразу же ответила женщина. Она держалась совершенно спокойно.
— Не знаю я никакой Люсьенны Мартинэ и не делаю никаких абортов. Видимо, вы ошиблись или были введены в заблуждение.
Казалось, она считает вопрос исчерпанным и вот-вот уйдет. Но она не уходила. Равик ждал. Она снова обернулась к нему.
— У вас еще что-нибудь? — спросила Буше.
— Аборт оказался неудачным. У девушки было тяжелое кровотечение, она едва не умерла. Пришлось сделать операцию. Я оперировал ее.
— Ложь! — внезапно зашипела Буше. — Все ложь! Подлюги проклятые. Сами черт знает что себе делают, а потом норовят еще и других втянуть. Я ей покажу! Проклятые подлюги! Мой адвокат все уладит. Меня здесь все знают, я всегда аккуратно плачу налоги. Хотелось бы посмотреть, как эта наглая тварь, эта потаскушка…
Равик изумленно смотрел на Буше. Взрыв ярости совершенно не отразился на ее лице. Оно по- прежнему оставалось гладким и миловидным, только рот округлился и выплевывал слова, точно пулемет.
— Девушка просит не так уж много, — прервал он акушерку. — Всего-навсего хочет получить свои деньги обратно.
Буше расхохоталась.
— Деньги? Обратно? Разве я что-нибудь от нее получала? Когда это было? А расписка у нее есть?
— Конечно, нет. Не станете же вы выдавать расписки.
— Да я и в глаза ее не видела. Кто ей поверит?
— Поверят. Есть свидетели. Ее оперировали в клинике доктора Вебера. Осмотр дал совершенно ясную картину. Составлен протокол.
— Составьте хоть тысячу протоколов! Кто подтвердит, что я хоть пальцем прикоснулась к ней? Клиника! Доктор Вебер! Со смеху помрешь! Лечить этакую тварь в шикарной клинике! Делать вам больше нечего, что ли?
— Напротив, дел у нас предостаточно. Послушайте. Девушка уплатила вам триста франков. Она может предъявить иск за увечье…
Дверь растворилась. Вошел человек с лицом, заросшим щетиной.
— Что случилось, Адель?
— Ничего. Подумать только! Иск! Пускай подает в суд — сама же и сядет. Ее посадят первую, как пить дать. Придется же ей сознаться, что сделала аборт. Но попробуй-ка докажи, что это я… Не выйдет!
Мужчина с черным от щетины лицом промычал что-то невразумительное.
— Помолчи, Роже! — сказала мадам Буше. — Ступай отсюда!
— Брюнье пришел.
— Ну и что с того? Пусть подождет. Ты ведь знаешь…
Роже кивнул и исчез. Вместе с ним исчез и сильный запах коньяка. Равик потянул носом.
— Старый коньяк, — сказал он. — По меньшей мере тридцати, а то и сорокалетней выдержки. Блажен человек, который уже днем пьет такой коньяк.
С минуту мадам Буше остолбенело глядела на него. Затем медленно произнесла:
— Верно. Хотите рюмочку?
— Почему бы и нет?
Несмотря на свою тучность, она поразительно быстро и бесшумно подошла к двери.
— Роже!
В дверях появилось все то же заросшее черной щетиной лицо.
— Опять лакал дорогой коньяк? Не ври — от тебя несет! Принеси бутылку! Не возражай! Неси!
