XI
Мальчик не кричал. Он молча широко раскрытыми глазами смотрел на врачей. Ошеломленный случившимся, он еще не чувствовал боли. Равик взглянул на расплющенную ногу.
— Сколько ему лет? — спросил он мать.
— Что вы сказали? — непонимающе переспросила она.
— Сколько ему лет?
Женщина в платке беззвучно шевелила губами.
— Нога! — проговорила она наконец. — Нога! Это был грузовик…
Равик начал выслушивать сердце.
— Он уже болел чем-нибудь раньше?
— Нога! — проговорила женщина. — Ведь это его нога!
Равик выпрямился. Сердце пострадавшего билось учащенно, как у птицы, но это не внушало опасений. «Во время наркоза надо будет понаблюдать за этим истощенным рахитичным пареньком», — решил Равик. Каждая минута была дорога — размозженную ногу густо облепила уличная грязь.
— Ногу отнимут? — спросил мальчик.
— Нет, — сказал Равик, зная, что ампутация неизбежна.
— Лучше отнимите, а то она все равно не будет сгибаться.
Равик внимательно посмотрел на старчески умное лицо мальчика. На нем все еще не было заметно признаков боли.
— Там видно будет, — сказал Равик. — Сейчас надо тебя усыпить. Это очень просто. Не бойся. Все будет в порядке.
— Минуточку, мсье. Номер машины FO-2019. Будьте добры, запишите и дайте матери.
— Что? Что ты сказал, Жанно? — испуганно спросила мать.
— Я запомнил номер. Номер машины FO-2019. Я видел его совсем близко. Шофер ехал на красный свет. Виноват шофер. — Мальчик начал задыхаться. — Страховая компания должна нам заплатить… Номер…
— Я записал, — сказал Равик. — Не беспокойся. Я все записал.
Он кивнул Эжени — пора было приступать к наркозу.
— Пусть мать сходит в полицию… Страховая компания обязана заплатить… — внезапно на лице у мальчика заблестели крупные капли пота, словно его спрыснули водой. — Если вы отнимете ногу, они заплатят больше, чем… если… она останется и не будет сгибаться…
Глаза потонули в синевато-черных кругах, грязными лужицами проступавших на коже.
Мальчик застонал и торопливо забормотал:
— Мать… не понимает… Она… помочь… Силы изменили ему. Он начал кричать, глухо, сдавленно, словно в нем сидел какой-то истерзанный зверь.
— Что нового в мире, Равик? — спросила Кэт Хэгстрем.
— К чему вам это знать, Кэт? Думайте лучше о чем-нибудь более радостном.
— У меня такое ощущение, будто я здесь уже много недель. Все осталось так далеко, точно затонуло.
— Ну и пусть себе затонуло. Не тревожьтесь.
— Не могу. Страшно. Все чудится, будто эта комната — одинокий ковчег, и окна уже захлестывают волны потопа. Что нового в мире, Равик?
— Ничего нового, Кэт. Мир неутомимо готовится к самоубийству, но ни за что не хочет признаться себе в этом.
— Война?
— Все знают, что будет война. Неизвестно только когда. Все ждут чуда. — Равик усмехнулся. — Никогда еще во Франции и в Англии не было так много государственных деятелей, верящих в чудеса. И никогда еще их не было так мало в Германии.
Кэт помолчала.
— Неужели возможна война? — спросила она.
— Да… Мы все никак не можем поверить, что она в конце концов разразится. Все еще считаем ее невозможной и ничего не предпринимаем для самозащиты… Вам больно, Кэт?
— Не очень. Терпимо. — Она поправила подушку под головой. — Равик, мне так хочется уехать от всего этого.
— Да… — ответил он неуверенно. — Кому же из нас не хочется?
— Если выберусь отсюда, поеду в Италию. В Фьезоле. Там у меня тихий старый дом с садом. Хочу пожить там немного. Теперь в Фьезоле еще, пожалуй, прохладно. Бледное весеннее солнце. В полдень на южной стене дома появляются первые ящерицы. Вечером из Флоренции доносится перезвон колоколов. А ночью сквозь кипарисы видны луна и звезды. В доме есть книги и большой камин. Перед ним деревянные скамьи, можно посидеть у огонька. В камине специальный держатель для стакана, чтобы подогревать вино. И совсем нет людей. Только двое стариков, муж и жена. Следят за порядком. Она посмотрела на Равика.
— Все это, конечно, соблазнительно, — сказал он. — Покой, камин, книги, тишина… Прежде в этом видели одно мещанство. Теперь это мечты о потерянном рае.
Она кивнула.
— Поживу там немного. Несколько недель. А может, и несколько месяцев. Не знаю. Хочу успокоиться. Потом вернусь в Париж, а затем и в Америку.
В коридоре послышался звон посуды — пациентам разносили ужин.
— Лучшего и не придумаешь, Кэт.
— Смогу я иметь детей, Равик? — помедлив, спросила она.
— С этим вам придется немного подождать. Сначала нужно как следует набраться сил.
— Я не о том. Оправлюсь ли я вообще когда-нибудь? После такой операции… Вы не… — у нее перехватило дыхание.
— Нет, — сказал Равик. — Мы ничего не вырезали. Ничего.
— Вот это я и хотела узнать.
— Но потребуется еще много времени, Кэт. Нужно, чтобы весь ваш организм обновился.
— Не важно, сколько потребуется времени. — Она откинула волосы со лба. Перстень на ее руке сверкнул в полумраке. — Не правда ли, глупо, что я об этом спрашиваю? Особенно сейчас…
— Нисколько. Такие вопросы задаются очень часто. Чаще, чем вы думаете.
— Мне вдруг все здесь надоело. Хочу вернуться домой и выйти замуж. По-настоящему, по- старомодному. И детей хочу иметь, и совсем успокоиться, и славить Господа, и радоваться жизни.
Равик смотрел в окно. Над крышами разлился яростный багрянец заката. Огни реклам тонули в нем, как обескровленные тени.
— Мои мечты вам, наверно, кажутся нелепыми. Ведь вы знаете обо мне все.
— Слова Кэт прозвучали где-то у него за спиной.
— Вы ошибаетесь, Кэт. Вы ошибаетесь.
Жоан Маду пришла в четыре утра. Равик проснулся, услыхав, как отворилась дверь. Он спал и не ждал ее. Она пыталась протиснуться в дверь с огромной охапкой хризантем. Лица ее не было видно. Он видел лишь смутный силуэт и крупные белые цветы.
— Откуда это? — спросил он. — Целый лес хризантем. Бог мой, что это такое?
Жоан пронесла цветы через дверь и с размаху бросила их на постель. Хризантемы были влажными и холодными. Листья остро пахли осенью и землей.
— Подарок, — сказала она. — С тех пор как мы познакомились, я стала получать подарки.
— Убери цветы. Я еще не умер. Лежать под цветами, да еще под хризантемами… Добрая старая
