Развинченной походкой он направился к выходу. Роза блаженно смотрела ему вслед. Он вышел, не закрыв за собою дверь.
– Вот верблюд! – выругался Алоис.
Роза с гордостью посмотрела на нас:
– Разве он не великолепен? Его ничем не проймешь. И где это он проторчал столько времени? – Разве ты не заметила по цвету лица? – сказала Валли. – В надежном местечке. Тоже мне! Герой!
– Ты не знаешь его…
– Я его достаточно знаю, – сказала Валли.
– Тебе этого не понять. – Роза встала. – Настоящий мужчина, вот он кто! Не какая-нибудь слезливая размазня. Ну, я пошла. Привет, детки!
Помолодевшая и окрыленная, она вышла, покачивая бедрами. Снова появился кто-то, кому она сможет отдавать свои деньги, чтобы он их пропивал, а потом еще и бил ее в придачу. Роза была счастлива.
Через полчаса ушли и остальные. Только Лилли не трогалась с места. Ее лицо было по-прежнему каменным.
Я еще побренчал немного на пианино, затем съел бутерброд и тоже ушел. Было невозможно оставаться долго наедине с Лилли.
Я брел по мокрым темным улицам. У кладбища выстроился отряд Армии спасения. В сопровождении тромбонов и труб они пели о небесном Иерусалиме. Я остановился. Вдруг я почувствовал, что мне не выдержать одному, без Пат. Уставившись на бледные могильные плиты, я говорил себе, что год назад я был гораздо более одинок, что тогда я еще не был знаком с Пат, что теперь она есть у меня, пусть не рядом… Но все это не помогало, – я вдруг совсем расстроился и не знал, что делать. Наконец я решил заглянуть домой, – узнать, нет ли от нее письма. Это было совершенно бессмысленно: письма еще не было, да и не могло быть, но все-таки я поднялся к себе.
Уходя, я столкнулся с Орловым. Под его распахнутым пальто был виден смокинг. Он шел в отель, где служил наемным танцором. Я спросил Орлова, не слыхал ли он что-нибудь о фрау Хассе.
– Нет, – сказал он. – Здесь она не была. И в полиции не показывалась. Да так оно и лучше. Пусть не приходит больше…
Мы пошли вместе по улице. На углу стоял грузовик с углем. Подняв капот, шофер копался в моторе. Потом он сел в кабину. Когда мы поравнялись с машиной, он запустил мотор и дал сильный газ на холостых оборотах. Орлов вздрогнул. Я посмотрел на него. Он побледнел как снег.
– Вы больны? – спросил я.
Он улыбнулся побелевшими губами и покачал головой:
– Нет, но я иногда пугаюсь, если неожиданно слышу такой шум. Когда в России расстреливали моего отца, на улице тоже запустили мотор грузовика, чтобы выстрелы не были так слышны. Но мы их все равно слышали. – Он опять улыбнулся, точно извиняясь. – С моей матерью меньше церемонились. Ее расстреляли рано утром в подвале. Брату и мне удалось ночью бежать. У нас еще были бриллианты. Но брат замерз по дороге.
– За что расстреляли ваших родителей? – спросил я.
– Отец был до войны командиром казачьего полка, принимавшего участие в подавлении восстания. Он знал, что все так и будет, и считал это, как говорится, в порядке вещей. Мать придерживалась другого мнения.
– А вы?
Он устало и неопределенно махнул рукой:
– С тех пор столько произошло…
– Да, – сказал я, – в этом все дело. Больше, чем может переварить человеческий мозг.
Мы подошли к гостинице, в которой он работал. К подъезду подкатил бюик. Из него вышла дама и, заметив Орлова, с радостным возгласом устремилась к нему. Это была довольно полная, элегантная блондинка лет сорока. По ее слегка расплывшемуся, бездумному лицу было видно, что она никогда не знала ни забот, ни горя.
– Извините, – сказал Орлов, бросив на меня быстрый выразительный взгляд, – дела…
Он поклонился блондинке и поцеловал ей руку.
В баре были Валентин, Кестер, Ленц и Фердинанд Грау. Я подсел к ним и заказал себе полбутылки рома. Я все еще чувствовал себя отвратительно.
На диване в углу сидел Фердинанд, широкий, массивный, с изнуренным лицом и ясными голубыми глазами. Он уже успел выпить всего понемногу.
– Ну, мой маленький Робби, – сказал он и хлопнул меня по плечу, – что с тобой творится? – Ничего, Фердинанд, – ответил я, – в том-то и вся беда.
– Ничего? – Он внимательно посмотрел на меня, потом снова спросил: – Ничего? Ты хочешь сказать, ничто! Но ничто – это уже много! Ничто – это зеркало, в котором отражается мир.
– Браво! – крикнул Ленц. – Необычайно оригинально, Фердинанд!
– Сиди спокойно, Готтфрид! – Фердинанд повернул к нему свою огромную голову. – Романтики вроде тебя – всего лишь патетические попрыгунчики, скачущие по краю жизни. Они понимают ее всегда ложно, и все для них сенсация. Да что ты можешь знать про Ничто, легковесное ты существо!
– Знаю достаточно, чтобы желать и впредь быть легковесным, – заявил Ленц. – Порядочные люди уважают это самое Ничто, Фердинанд. Они не роются в нем, как кроты.
