портретом покойного Залевски. Приторная улыбка мгновенно застыла на ее лице; изумленно глядела она на растерявшегося Джорджи. Я разразился громким бессердечным смехом. Она тотчас овладела собой.
– Ага, получил отставку, – заметила она ядовито.
– Так точно, – согласился я, все еще созерцая ее пышный наряд. Какое счастье, что визит Патриции не состоялся!
Фрау Залевски неодобрительно смотрела на меня:
– Вы еще смеетесь? Ведь я всегда говорила: где у других людей сердце, у вас бутылка с шнапсом.
– Хорошо сказано, – ответил я. – Не окажете ли вы нам честь, сударыня?
Она колебалась. Но любопытство победило: а вдруг удастся узнать еще что-нибудь. Я открыл бутылку с шерри-бренди.
Позже, когда все утихло, я взял пальто и одеяло и прокрался по коридору к телефону. Я встал на колени перед столиком, на котором стоял аппарат, накрыл голову пальто и одеялом и снял трубку, придерживая левой рукой край пальто. Это гарантировало от подслушивания. В пансионе фрау Залевски было много длинных любопытных ушей. Мне повезло. Патриция Хольман была дома.
– Давно уже вернулись с вашего таинственного свидания? – спросил я.
– Уже около часа.
– Жаль. Если бы я знал…
Она рассмеялась:
– Это ничего бы не изменило. Я уже в постели, и у меня снова немного поднялась температура. Очень хорошо, что я рано вернулась.
– Температура? Что с вами?
– Ничего особенного. А вы что еще делали сегодня вечером?
– Беседовал со своей хозяйкой о международном положении. А вы как? У вас все в порядке?
– Надеюсь, все будет в порядке.
В моем укрытии стало жарко, как в клетке с обезьянами. Поэтому всякий раз, когда говорила девушка, я приподнимал «занавес» и торопливо вдыхал прохладный воздух; отвечая, я снова плотно прикрывал отдушину.
– Среди ваших знакомых нет никого по имени Роберт? – спросил я.
Она рассмеялась:
– Кажется, нет…
– Жаль. А то я с удовольствием послушал бы, как вы произносите это имя. Может быть, попробуете все-таки?
Она снова рассмеялась.
– Ну, просто шутки ради, – сказал я. – Например: «Роберт осел».
– Роберт детеныш…
– У вас изумительное произношение, – сказал я. – А теперь давайте попробуем сказать «Робби». Итак: «Робби…»
– Робби пьяница… – медленно произнес далекий тихий голос. – А теперь мне надо спать. Я приняла снотворное, и голова гудит…
– Да… спокойной ночи… спите спокойно… Я повесил трубку и сбросил с себя одеяло и пальто. Затем я встал на ноги и тут же замер. Прямо передо мной стоял, точно призрак, казначей в отставке, снимавший комнатку рядом с кухней. Разозлившись, я пробормотал что-то. – Tсс! – прошипел он и оскалил зубы.
– Tсс! – ответил я ему, мысленно посылая его ко всем чертям.
Он поднял палец:
– Я вас не выдам. Политическое дело, верно?
– Что? – спросил я изумленно.
Он подмигнул мне:
– Не беспокойтесь. Я сам стою на крайних правых позициях. Тайный политический разговор, а? Я понял его.
– Высокополитический! – сказал я и тоже оскалил зубы.
Он кивнул и прошептал:
– Да здравствует его величество!
– Трижды виват! – ответил я. – А теперь вот что: вы случайно не знаете, кто изобрел телефон?
Он удивился вопросу и отрицательно покачал своим голым черепом.
– И я не знаю, – сказал я, – но, вероятно, это был замечательный парень…
IX
Воскресенье. День гонок. Всю последнюю неделю Кестер тренировался ежедневно. Вечерами мы принимались за «Карла» и до глубокой ночи копались в нем, проверяя каждый винтик, тщательно смазывая
