– Ну конечно, – сказал он, придя в себя. – Двое против одного…
– Если дело в этом, – сказал я, – то я и один могу пойти с вами куда угодно.
– Благодарю, благодарю! – холодно ответил Гвидо и ретировался.
Коренастый человек с расстроенным лицом стоял молча, словно все это его не касалось; он не сводил глаз с машины.
– Отто, мы не должны ее покупать, – сказал я.
– Тогда ее купит этот ублюдок Гвидо, – возразил Кестер, – и мы ничем не поможем хозяину машины.
– Верно, – сказал я. – Но все-таки мне это не нравится.
– А что может понравиться в наше время, Робби? Поверь мне: для него даже лучше, что мы здесь. Так он, может быть, получит за свое такси чуть побольше. Но обещаю тебе: если эта сволочь не предложит свою цену, то я буду молчать.
Пришел аукционист. Он торопился. Вероятно, у него было много дел: в городе ежедневно проходили десятки аукционов. Он приступил к распродаже жалкого скарба, сопровождая слова плавными, округлыми жестами. В нем была деловитость и тяжеловесный юмор человека, ежедневно соприкасающегося с нищетой, но не задетого ею.
Вещи уплывали за гроши. Несколько торговцев скупили почти все. В ответ на взгляд аукциониста они небрежно поднимали палец или отрицательно качали головой. Но порой за этим взглядом следили другие глаза. Женщины с горестными лицами со страхом и надеждой смотрели на пальцы торговцев, как на священные письмена заповеди. Такси заинтересовало трех покупателей. Первую цену назвал Гвидо – триста марок. Это было позорно мало. Коренастый человек подошел ближе. Он беззвучно шевелил губами. Казалось, что и он хочет что-то предложить. Но его рука опустилась. Он отошел назад.
Затем была названа цена в четыреста марок. Гвидо повысил ее до четырехсот пятидесяти. Наступила пауза. Аукционист обратился к собравшимся:
– Кто больше?.. Четыреста пятьдесят – раз, четыреста пятьдесят – два…
Хозяин такси стоял с широко открытыми глазами и опущенной головой, как будто ожидая удара в затылок.
– Тысяча, – сказал Кестер. Я посмотрел на него. – Она стоит трех, – шепнул он мне. – Не могу смотреть как его здесь режут.
Гвидо делал нам отчаянные знаки. Ему хотелось обтяпать дельце, и он позабыл про „Сопляка“.
– Тысяча сто, – проблеял он и, глядя на нас, усиленно заморгал обоими глазами. Будь у него глаз на заду, он моргал бы и им.
– Тысяча пятьсот, – сказал Кестер.
Аукционист вошел в раж. Он пританцовывал с молотком в руке, как капельмейстер. Это уже были суммы, а не какие-нибудь две, две с половиной марки, за которые шли прочие предметы.
– Тысяча пятьсот десять! – воскликнул Гвидо, покрываясь потом.
– Тысяча восемьсот, – сказал Кестер. Гвидо взглянул на него, постучал пальцем по лбу и сдался. Аукционист подпрыгнул. Вдруг я подумал о Пат.
– Тысяча восемьсот пятьдесят, – сказал я, сам того не желая. Кестер удивленно повернул голову.
– Полсотни я добавлю сам, – поспешно сказал я, – так надо… из осторожности.
Он кивнул. Аукционист ударил молотком – машина стала нашей. Кестер тут же уплатил деньги.
Но желая признать себя побежденным, Гвидо подошел к нам как ни в чем не бывало.
– Подумать только! – сказал он. – Мы могли бы заполучить этот ящик за тысячу марок. От третьего претендента мы бы легко отделались.
– Привет, миленький! – раздался за ним скрипучий голос.
Это был попугай в позолоченной клетке, – настала его очередь.
– Сопляк, – добавил я. Пожав плечами, Гвидо исчез.
Я подошел к бывшему владельцу машины. Теперь рядом с ним стояла бледная женщина.
– Вот… – сказал я.
– Понимаю… – ответил он.
– Нам бы лучше не вмешиваться, но тогда вы получили бы меньше, – сказал я.
Он кивнул, нервно теребя руки.
– Машина хороша, – начал он внезапно скороговоркой, – машина хороша, она стоит этих денег… наверняка… вы не переплатили… И вообще дело не в машине, совсем нет… а все потому… потому что…
– Знаю, знаю, – сказал я.
– Этих денег мы и не увидим, – сказала женщина. – Все тут же уйдет на долги.
– Ничего, мать, все опять будет хорошо, – сказал мужчина. – Все будет хорошо! Женщина ничего не ответила.
– При переключении на вторую скорость повизгивают шестеренки, – сказал мужчина, – но это не дефект, так было всегда, даже когда она была новой. – Он словно говорил о ребенке. – Она у нас уже три года, и ни одной поломки. Дело в том, что… сначала я болел, а потом мне подложили свинью… Друг…
