обрюзгшим. Он встретил нас у входа в мастерскую. Булочник едва взглянул на него. Он был явно возбужден.
– Где портрет? – сразу спросил он.
Фердинанд показал рукой в сторону окна. Там стоял мольберт с портретом. Булочник быстро вошел в мастерскую и застыл перед ним. Немного погодя он снял шляпу. Он так торопился, что сначала и не подумал об этом.
Фердинанд остался со мной в дверях.
– Как поживаешь, Фердинанд? – спросил я.
Он сделал неопределенный жест рукой.
– Что-нибудь случилось?
– Что могло случиться?
– Ты плохо выглядишь.
– И только.
– Да, – сказал я, – больше ничего…
Он положил мне на плечо свою большую ладонь и улыбнулся, напоминая чем-то старого сенбернара.
Подождав еще немного, мы подошли к булочнику. Портрет его жены удивил меня: голова получилась отлично. По свадебной фотографии и другому снимку, на котором покойница выглядела весьма удрученной, Фердинанд написал портрет еще довольно молодой женщины. Она смотрела на нас серьезными, несколько беспомощными глазами.
– Да, – сказал булочник, не оборачиваясь, – это она. – Он сказал это скорее для себя, и я подумал, что он даже не слышал своих слов.
– Вам достаточно светло? – спросил Фердинанд.
Булочник не ответил.
Фердинанд подошел к мольберту и слегка повернул его. Потом он отошел назад и кивком головы пригласил меня в маленькую комнату рядом с мастерской.
– Вот уж чего никак не ожидал, – сказал он удивленно. – Скидка подействовала на него. Он рыдает…
– Всякого может задеть за живое, – ответил я. – Но с ним это случилось слишком поздно…
– Слишком поздно, – сказал Фердинанд, – всегда все слишком поздно. Так уж повелось в жизни, Робби.
Он медленно расхаживал по комнате:
– Пусть булочник побудет немного один, а мы с тобой можем пока сыграть в шахматы.
– У тебя золотой характер, – сказал я. Он остановился:
– При чем тут характер? Ведь ему все равно ничем не помочь. А если вечно думать только о грустных вещах, то никто на свете не будет иметь права смеяться…
– Ты опять прав, – сказал я. – Ну, давай – сыграем быстро партию.
Мы расставили фигуры и начали. Фердинанд довольно легко выиграл. Не трогая королевы, действуя ладьей в слоном, он скоро объявил мне мат.
– Здорово! – сказал я. – Вид у тебя такой, будто ты не спал три дня, а играешь, как морской разбойник.
– Я всегда играю хорошо, когда меланхоличен, – ответил Фердинанд.
– А почему ты меланхоличен?
– Просто так. Потому что темнеет. Порядочный человек всегда становится меланхоличным, когда наступает вечер. Других особых причин не требуется. Просто так… вообще…
– Но только если он один, – сказал я.
– Конечно. Час теней. Час одиночества. Час, когда коньяк кажется особенно вкусным. Он достал бутылку и рюмки.
– Не пойти ли нам к булочнику? – спросил я.
– Сейчас. – Он налил коньяк. – За твое здоровье, Робби, за то, что мы все когда-нибудь подохнем!
– Твое здоровье, Фердинанд! За то, что мы пока еще землю топчем!
– Сколько раз наша жизнь висела на волоске, а мы все-таки уцелели. Надо выпить и за это!
– Ладно.
Мы пошли обратно в мастерскую. Стало темнеть. Вобрав голову в плечи, булочник все еще стоял перед портретом. Он выглядел горестным и потерянным, в этом большом голом помещении, и мне показалось, будто он стал меньше.
– Упаковать вам портрет? – спросил Фердинанд. Булочник вздрогнул:
– Нет…
– Тогда я пришлю вам его завтра.
