книгой. Она глянула на меня своими сумрачными глазами и чуть-чуть прикусила ногти пальцев на левой руке... такая у ней была привычка, я заметил, привычка, свойственная нервическим людям. Кроме ее, в комнате никого не было.
- Вот, сударь,- начал г. Ратч и ударил себя по ляжке,- в каких занятиях вы нас с Сусанной Ивановной застали: счетами занимаемся. Супруга моя в 'арихметике' не сильна, а я, признаться, глаза свои берегу. Без очков не могу читать, что прикажете делать? Пускай же молодежь потрудится, ха-ха! Порядок требует. Впрочем, дело не к спеху... Спешить, смешить, блох ловить, ха-ха!
Сусанна закрыла книгу и хотела удалиться.
- Постой, однако, постой,- заговорил г. Ратч.- Что за беда, что не в туалете... (На Сусанне было очень старенькое, почти детское платьице с короткими рукавчиками.) Дорогой гость не взыщет, а мне бы только позапрошлую неделю очистить... Вы позволите? - обратился он ко мне.- Мы ведь с вами не на церемониалах!
- Сделайте одолжение, не стесняйтесь,-воскликнул я.
- То-то, мой батюшка почтеннейший; вам самим известно:
покойный государь Алексей Михайлович Романов говаривал:
'Делу время, а потехе минуту!' А мы самому делу одну минуту посвятим... ха-ха! Какие же это тринадцать рублей тридцать копеек? - прибавил он вполголоса, повернувшись ко мне спиной.
- Виктор взял у Элеоноры Карповны; он сказал, что вы ему разрешили,-отвечала также вполголоса Сусанна.
- Сказал... сказал... разрешил...- проворчал Иван Демья-ныч.- Кажется, я тут сам налицо. Спросить бы могли. А те семнадцать рублей кому пошли?
- Мебельщику.
- Да... мебельщику. Это за что же?
- По счету.
- По счету. Покажь-ка! - Он вырвал у Сусанны книгу и, насадив на нос круглые очки в серебряной оправе, стал водить
пальцем по строкам.-Мебельщику... мебельщику... Вам бы лишь бы деньги из дому вон! Вы рады!.. Wie die Croaten!' По счету! А впрочем,- прибавил он громко и снова поворотился ко мне лицом и очки с носу сдернул,- что же это я, в самом деле! Этими дрязгами можно и после заняться. Сусанна Ивановна, извольте-ка оттащить на место эту бухгалтерию, да пожалуйте к нам обратно и восхитите слух сего любезного посетителя вашим мусикийским орудием, сиречь фортепианною игрой... А? Сусанна отвернула голову.
- Я бы очень был счастлив,- поспешно промолвил я,- очень было бы мне приятно послушать игру Сусанны Ивановны. Но я ни за что в свете не желал бы беспокоить...
- Какое беспокойство, что вы! Ну-с, Сусанна Ивановна, eins, zwei, drei!2
Сусанна ничего не отвечала и вышла вон. XIII
Я не ожидал, что она вернется; но она скоро появилась снова:
даже платья не переменила и, присев в угол, раза два внимательно посмотрела на меня. Почувствовала ли она в моем обращении с нею то невольное, мне самому неизъяснимое уважение, которое, больше чем любопытство, больше даже чем участие, она во мне возбуждала, находилась ли она в тот день в смягченном расположении духа, только она вдруг подошла к фортепиано и, нерешительно положив руку на клавиши и склонив немного голову через плечо назад ко мне, спросила меня, что я хочу, чтоб она сыграла? Я не успел еще ответить, как она уже села, достала ноты, торопливо их развернула и начала играть. Я с детства любил музыку, но в то время я еще плохо понимал ее, мало был знаком с произведениями великих мастеров, и если бы г. Ратч не проворчал с некоторым неудовольствием: 'Aha! wieder dieser Beethoven!' 3, я бы не догадался, что именно выбрала Сусанна. Это была, как я потом узнал, знаменитая Ф-мольная соната, opus 57. Игра Сусанны меня поразила несказанно: я не ожидал такой силы, такого огня, такого смелого размаха. С самых первых тактов стремительно-страстного allegro, начала сонаты, я почувствовал то оцепенение, тот холод и сладкий ужас восторга, которые мгновенно охватывают душу, когда в нее неожиданным налетом вторгается красота. Я не пошевельнулся ни одним членом до самого конца;
я все хотел и не смел вздохнуть. Мне пришлось сидеть сзади Сусанны, ее лица я не мог видеть; я видел только, как ее темные длинные волосы изредка прыгали и бились по плечам, как порывисто
1 Как кроаты! (нем.)
2 Раз, два три! (нем.)
8 Ax! опять этот Бетховен! (нем.)
покачивался ее стан и как ее тонкие руки и обнаженные локти двигались быстро и несколько угловато. Последние отзвучия замерли. Я вздохнул наконец. Сусанна продолжала сидеть перед фортепиано.
- Ja, ja,- заметил г. Ратч, который, впрочем, тоже слушал внимательно,romantische Musik!' Это нынче в моде. Только зачем нечисто играть! Э? Пальчиком по двум нотам разом -зачем? Э? То-то; нам все поскорей хочется, поскорей. Этак горячей выходит. Э? Блины горячие! - задребезжал он, как разносчик.
Сусанна слегка обратилась к г. Ратчу; я увидел лицо ее в профиль. Тонкая бровь высоко поднялась над опущенной ве-кой, неровный румянец разлился по щеке, маленькое ухо рдело под закинутым локоном.
- Я всех лучших виртуозов самолично слышал,- продолжал г. Ратч, внезапно нахмурившись,- и все они перед покойным Фильдом-тьфу! Нуль! зеро!! Das war ein Keri! Und ein so reines Spiel!2 И композиции его - самые прекрасные! А все эти новые 'тлу-ту-ту' да 'тра-та-та', это, я полагаю, больше для школяров писано. Da braucht man keine Delicatesse!3 Хлопай по клавишам как попало... Не беда! Что-нибудь выйдет! Janitscha-ren-Musik!1 Пхе! (Иван Демьяныч утер себе лоб платком.) Впрочем, я это говорю не на ваш счет, Сусанна Ивановна; вы играли хорошо и моими замечаниями не должны обижаться.
- У всякого свой вкус,- тихим голосом заговорила Сусанна, и губы ее задрожали,- а ваши замечанья, Иван Демьяныч, вы знаете, меня обидеть не могут.
- О, конечно! Только вы не полагайте,- обратился ко мне Ратч,- не извольте полагать, милостивый государь, что сие происходит от излишней нашей доброты и якобы кротости душевной;
а просто мы с Сусанной Ивановной воображаем себя столь высоко вознесенными, что у-у! Шапка назад валится, как говорится по-русски, и уже никакая критика до нас досягать не может. Самолюбие, милостивый государь, самолюбие! Оно нас доехало, да, да!
Не без изумления слушал я Ратча. Желчь, желчь ядовитая так и закипала в каждом его слове... И давно же она накопилась! Она душила его. Он попытался закончить свою тираду обычным смехом,- и судорожно, хрипло закашлял. Сусанна словечка не проронила в ответ ему, только головой встряхнула, и лицо приподняла, да, взявшись обеими руками за локти, прямо уставилась на него. В глубине ее неподвижных расширенных глаз глухим, незагасимым огнем тлела стародавняя ненависть. Жутко мне стало.
- Вы принадлежите к двум различным музыкальным поко
1 Да, да, романтическая музыка! (нем.) Вот это был молодчина! И такая чистая ягра-(шм.) Тут не нужно особых тонкостей! (нем.) Янычарская музыка! (нем.)
леньям,- начал я с насильственною развязностью, самою этою развязностью желая дать понять, что я ничего не замечаю,- а потому не удивительно, что вы не сходитесь в своих мнениях... Но, Иван Демьяныч, вы мне позволите стать на сторону... более молодого поколения. Я профан, конечно; но признаюсь вам, ничего в музыке еще не произвело на меня такого впечатления, как та... как то, что Сусанна Ивановна нам сейчас сыграла. Ратч вдруг накинулся на меня.
- И почему вы полагаете,- закричал он, весь еще багровый от кашля,- что мы желаем завербовать вас в наш лагерь? (Он выговорил Lager по-немецки.) Нисколько нам это не нужно, бардзо дзенкуем!' Вольному воля, спасенному спасение! А что касательно двух поколений, то это точно: нам, старикам, с вами, молодыми, жить трудно, очень трудно! Наши понятия ни в чем не согласны: ни в художестве, ни в жизни, ни даже в морали. Не правда ли, Сусанна Ивановна?
Сусанна усмехнулась презрительною усмешкой.
- Особенно насчет, как вы говорите, морали наши понятия не сходятся и не могут сходиться,- ответила она, и что-то грозное пробежало у ней над бровями, а губы по-прежнему слабо трепетали.
- Конечно, конечно!-подхватил Ратч.- Я не филозОф! Я не умею стать... этак, высоко! Я человек простой, раб предрассудков, да!
Сусанна опять усмехнулась.
