- Я люблю его.
Валентина Михайловна выпрямилась на кресле.
- Да помилуйте, Марианна! Ведь он студент, без роду, без племени; ведь он моложе вас! (Не без злорадства были произнесены эти последние слова.) Что же из этого может выйти? И что вы, в вашим умом, нашли в нем? Он просто пустой мальчик.
- Вы не всегда о нем так думали, Валентина Михайловна.
- О, боже мой! моя милая, оставьте меня в стороне... Pas tant d'esprit que ca, je vous prie. Тут дело идет о вас, о вашей будущности. Подумайте! какая же это партия для вас?
- Признаюсь вам, Валентина Михайловна, я не думала о партии.
- Как? Что? Как мне вас понять? Вы следовали влечению вашего сердца, положим... Но ведь все это должно же кончиться браком?
- Не знаю... я об этом не думала.
- Вы об этом не думали?! Да вы с ума сошли!
Марианна немного отвернулась.
- Прекратим этот разговор, Валентина Михайловна. Он ни к чему не может повести. Мы все-таки не поймем друг друга.
Валентина Михайловна порывисто встала.
- Я не могу, я не должна прекратить этот разговор! Это слишком важно... Я отвечаю за вас перед...- Валентина Михайловна хотела было сказать: перед богом! но запнулась и сказала: - перед целым светом! Я не могу молчать, когда я слышу подобные безумия! И почему это я не могу понять вас? Что за несносная гордость у всех этих молодых людей! Нет... я вас очень хорошо понимаю; я понимаю, что вы пропитались этими новыми идеями, которые вас непременно поведут к погибели! Но тогда уже будет поздно.
- Может быть; но поверьте мне: мы, и погибая, не протянем вам пальца, чтобы вы спасли нас!
Валентина Михайловна всплеснула руками.
- Опять эта гордость, эта ужасная гордость! Ну послушайте, Марианна, послушайте меня, - прибавила она, внезапно переменив тон... Она хотела было притянуть Марианну к себе - но та отшатнулась назад. - Ecoutez-moi, je vous en conjure! Ведь я, наконец, не так уж стара - и не так глупа, чтобы нельзя было сойтись со мною! Je ne suis pas une encroutee. Меня в молодости даже считали республиканкой... не хуже вас. Послушайте: я не стану притворяться; материнской нежности я к вам никогда не питала, - да и не в вашем характере об этом сожалеть ... Но я знала и знаю, что у меня есть обязанности в отношении к вам - и я всегда старалась их исполнить.
- Быть может, та партия, о которой я мечтала для вас и для которой и Борис Андреич и я - мы бы не отступили ни перед какими жертвами... эта партия не вполне отвечала вашим идеям... но в глубине моего сердца...
Марианна глядела на Валентину Михайловну, на эти чудные глаза, на эти розовые, чуть-чуть разрисованные губы, на эти белые руки, на слегка растопыренные пальцы, украшенные перстнями, которые изящная дама так выразительно прижимала к корсажу своего шелкового платья... и вдруг перебила ее:
- Партия, говорите вы, Валентина Михайловна? Вы называете 'партией' этого вашего бездушного, пошлого друга, господина Калломейцева?
Валентина Михайловна отняла пальцы от корсажа.
- Да, Марианна Викентьевна! я говорю о господине Калломейцеве - об этом образованном, отличном молодом человеке, который, наверное, составит счастье своей жены и от которого может отказаться одна только сумасшедшая! Одна сумасшедшая!
- Что делать, ma tante! Видно, я такая!
- Да в чем можешь ты серьезно упрекнуть его?
- О, ни в чем! Я презираю его... вот и все.
Валентина Михайловна нетерпеливо покачала головою с боку на бок - и снова опустилась на кресло.
- Оставим его. Retournons a nos moutons. Итак, ты любишь господина Нежданова?
- Да.
- И намерена продолжать... свои свиданья с ним?
- Да; намерена.
- Ну... а если я тебе это запрещу?
- Я вас не послушаюсь.
Валентина Михайловна подпрыгнула на кресле.
- А! Вы не послушаетесь! Вот как!.. И это мне говорит облагодетельствованная мною девушка, которую я призрела у себя дома, это мне говорит... говорит мне...
- Дочь обесчещенного отца, - сумрачно подхватила Марианна, - продолжайте, не церемоньтесь!
- Ce n'est pas moi qui vous le fait dire, mademoiselle! Но во всяком случае этим гордиться нечего! Девушка, которая ест мой хлеб...
- Не попрекайте меня вашим хлебом, Валентина Михайловна! Вам бы дороже стоило нанять француженку Коле... Ведь я ему даю уроки французского языка!
Валентина Михайловна приподняла руку в которой она держала раздушенный иланг-илангом батистовый платок с огромным белым вензелем в одном из углов, и хотела что-то вымолвить; но Марианна стремительно продолжала:
- Вы были бы правы, тысячу раз правы, если вместо всего того, что вы теперь насчитали, вместо всех этих мнимых благодеяний и жертв, вы бы в состоянии были сказать: 'Та девушка, которую я любила...' Но вы настолько честны, что так солгать не можете! - Марианна дрожала, как в лихорадке. - Вы всегда меня ненавидели. Вы даже теперь, в самой глубине вашего сердца, о которой вы сию минуту упомянули, рады - да, рады тому, что вот я оправдываю ваши всегдашние предсказания, покрываю себя скандалом, позором - и вам неприятно только то, что часть этого позора должна пасть на ваш аристократический, честный дом.
- Вы меня оскорбляете, - шепнула Валентина Михайловна, - извольте выйти вон!
Но,уже Марианна не могла совладать с собою.
- Ваш дом, сказали вы, весь ваш дом, и Анна Захаровна, и все знают о моем поведении! И все приходят в ужас и негодование... Но разве я что-нибудь прошу у вас, у них, у всех этих людей? Разве я могу дорожить их мнением? Разве этот ваш хлеб не горек? Какую бедность не предпочту я этому богатству?. Разве между вашим домом и мною не целая бездна, бездна, которую ничто, ничто закрыть не может? Неужели вы - вы тоже умная женщина - вы этого не сознаете? И если вы питаете ко мне чувство ненависти, то неужели вы не понимаете того чувства, которое я питаю к вам и которого я не называю по имени только потому, что оно слишком явно?
- Sortez, sortez, vous dis-je... - повторила Валентина Михайловна и топнула при этом своей хорошенькой, узенькой ножкой.
Марианна шагнула в направлении двери...
- Я сейчас избавлю вас от моего присутствия; но знаете ли что, Валентина Михайловна? Говорят, даже Рашели в 'Баязете' Расина не удавалось это 'Sortez!' - а уж вам подавно! Да еще вот что: как бишь это вы сказали ... Je suis une honnete femme, je l'ai ete et le serai toujours? Представьте: я уверена в том, что я гораздо честнее вас! Прощайте!
Марианна поспешно вышла, а Валентина Михайловна вскочила с кресла, хотела было закричать, хотела заплакать... Но что закричать - она не знала; и слезы не повиновались ей.
Она ограничилась тем, что помахала на себя платком, но распространяемое им благовоние еще сильнее подействовало на ее нервы... Она почувствовала себя несчаствой, обиженной... Она сознавала некоторую долю правды в том, что она сейчас слышала. Но как же можно было так несправедливо судить о ней? 'Неужели же я такая злая', - подумала она - и поглядела на себя в зеркало, находившееся прямо против нее между двумя окнами. Зеркало это отразило прелестное, несколько искаженное, с выступившими красными пятнами, но все-таки очаровательное лицо, чудесные, мягкие, бархатные глаза...
'Я? Я злая? - подумала она опять... - С такими глазами?' Но в это мгновение вошел ее супруг - и она снова закрыла платком лицо.
