пылесосы? Десять процентов скидки и в рассрочку? Или граммофоны.
Минуту Керн стоял ошеломленный. Профессор был видным специалистом по раковым заболеваниям.
— Нет. К сожалению, нет, — ответил он с участием. Он знал, что это значит, — продавать пылесосы и граммофоны.
— Я так и думал, — профессор посмотрел на него отсутствующим взглядом.
— Простите, пожалуйста, — сказал он потом таким тоном, будто обращался, к совершенно другому человеку, и пошел дальше.
Подали перловый суп с говядиной. Керн быстро очистил свою тарелку. Когда он поднял глаза, скрипач сидел, положив руки на стол; тарелка стояла перед ним нетронутой.
— Вы не едите? — удивленно спросил Керн.
— Не могу!
— Вы больны? — В белом, как известь, свете ламп без абажуров, висящих под потолком, лицо скрипача казалось желтым и безжизненным.
— Нет.
— Вы должны есть.
Скрипач не ответил. Он зажег сигарету и начал жадно курить. Потом отодвинул тарелку в сторону.
— Так нельзя больше жить, — наконец выдавил он.
Керн посмотрел на него.
— У вас нет паспорта? — спросил он.
— Есть. Но… — Скрипач нервно загасил сигарету. — Но так же нельзя жить. Без всего. Без почвы под ногами.
— О, боже! — воскликнул Керн. — У вас же есть паспорт и есть скрипка.
Скрипач поднял голову.
— Какое это имеет значение, — ответил он со злостью. — Вы что, не понимаете?
— Понимаю.
Керн был в высшей степени разочарован. Он думал, что у человека, умеющего так играть, можно кое-чему поучиться. Но человек, сидевший перед ним, казался Керну озлобленным, упрямым ребенком, несмотря на то, что был старше его по крайней мере лет на пятнадцать. Первая стадия эмиграции, подумал он. Скоро успокоится.
— Вы действительно не будете есть суп? — спросил Керн.
— Нет.
— Тогда дайте его мне. Я еще голоден.
Скрипач придвинул ему тарелку. Керн ел медленно. Каждая ложка означала новые силы, которые помогут противостоять трудностям, и он не хотел терять ни капли. Затем Керн поднялся.
— Спасибо вам за суп. Но было бы лучше, если б вы съели его сами.
Скрипач посмотрел на него. Его лицо было все в морщинах.
— Вы, наверное, еще этого не понимаете, — сказал он недовольно.
— Это легче понять, чем вы думаете, — ответил Керн. — Вы несчастны — и больше ничего.
— Больше ничего?
— Ничего. Первое время вам будет казаться, что это что-то особенное. Но потом, когда вы дольше пробудете в изгнании, вы заметите, что несчастье — самая распространенная вещь на земле.
Керн вышел из столовой. К своему удивлению, он увидел, что по другой стороне улицы расхаживает профессор. У него была все та же характерная походка, что и раньше, когда он расхаживал перед кафедрой и объяснял какое-нибудь открытие в области раковых исследований, — заложив руки за спину и немного наклонившись вперед. Разница заключалась, наверное, только в том, что сейчас он думал о пылесосах и граммофонах.
Секунду Керн стоял в нерешительности. Он никогда не заговорил бы с ним. Но сейчас, после встречи со скрипачом, он перешел на другую сторону улицы и подошел к профессору.
— Господин профессор, — сказал он, — извините, что я осмелился заговорить с вами. Я бы никогда не поверил, что смогу дать вам когда-нибудь совет. Но сейчас я хотел бы это сделать.
Профессор остановился.
— Прошу вас, — сказал он рассеянно. — С большим удовольствием. Я буду благодарен за любой совет. Как же вас звали?
— Керн. Людвиг Керн.
— Я буду благодарен за любой совет, господин Керн. Чрезвычайно благодарен!
— Это едва ли можно назвать советом. Только немного опыта. Вы пытаетесь продавать пылесосы и граммофоны. Оставьте, это напрасная трата времени. Здесь продают пылесосы сотни эмигрантов. Заниматься этим так же бессмысленно, как пытаться заключать договоры страхования жизни.
— А я как раз и хотел потом заняться страхованием жизни, — оживленно перебил его профессор. — Мне кто-то сказал, что это очень легко и можно кое-что заработать.
— И он предложил вам большие комиссионные за каждый договор, правда?
— Да, конечно, большие комиссионные.
— А больше ничего? Он не обещал вам ни постоянной зарплаты, ни выплаты издержек?
— Нет. Не обещал.
— Такие условия могу предложить вам и я. Это значит — вообще ничего не предложить. Господин профессор, вы уже продали хоть один пылесос? Или граммофон?
Профессор беспомощно посмотрел на него.
— Нет, — сказал он, сильно смутившись. — Но я надеюсь, что в ближайшее время…
— Бросьте это, — ответил Керн. — Вот мой совет. Купите связку шнурков для ботинок. Или несколько баночек мази для сапог. Или несколько пакетиков английских булавок. Любую мелочь, которая нужна каждому. И торгуйте ею. На этом вы много не заработаете. Но иногда вы все-таки что-нибудь продадите, несмотря на то, что этими вещами тоже торгуют сотни эмигрантов. Английские булавки продать легче, чем пылесосы.
Профессор задумчиво посмотрел на него.
— Об этом я еще не подумал.
Керн смущенно улыбнулся.
— Я знаю. Но вы подумайте. Так будет лучше. Я уже испытал. Раньше я тоже хотел заняться пылесосами.
— Может быть, вы правы. — Профессор подал ему руку. — Спасибо вам. Вы очень добры… — Его голос внезапно стал до странности тихим, почти покорным, словно у ученика, плохо выучившего уроки.
Керн прикусил губу.
— Я посещал все ваши лекции…
— Да, да, — профессор сделал какой-то неопределенный жест. — Я благодарю вас, господин… господин…
— Керн. Но это не важно.
— Нет, это важно. Господин Керн. Извините, пожалуйста. В последнее время я стал забывчив. И примите мою большую благодарность. Я думаю… Я попытаюсь этим заняться, господин Керн.
Отель «Бристоль», маленький полуразвалившийся дом, был сдан внаем комитету помощи беженцам. Керн получил койку в комнате, где разместились еще двое. После обеда он почувствовал, что очень устал, и сразу улегся спать. Двух других жильцов еще не было, и он не слышал, когда они пришли…
Среди ночи он проснулся. Он услыхал крики и тотчас же вскочил. Не раздумывая, он схватил чемодан и белье, выскочил в дверь и помчался по коридору.
Там было тихо. На лестнице он остановился, поставил чемодан и прислушался. Потом потер руками лицо. Где он? Что случилось? Где полиция?
К нему медленно возвращалась память. Он посмотрел на себя и облегченно улыбнулся. Он был в
