много времени, прежде чем Штайнеру удалось узнать, куда — сперва его принимали за шпика и не доверяли.
Он захватил из пансиона чемодан и отправился в дорогу. Дом находился в восточной части Вены. Прошло более часа, прежде чем он добрался до места. Он поднялся по лестнице. На каждом этаже — по три двери. Он чиркал спички и отыскивал нужную. Наконец, на четвертом этаже он увидел овальную медную пластинку с надписью: «Самуэль Бернштейн. Часовщик». Штайнер постучал. За дверью послышался топот ног и шепот. Затем раздался робкий голос:
— Кто там?
— Мне нужно вам кое-что отдать, — сказал Штайнер. — Чемодан.
Внезапно он почувствовал, что за ним наблюдают, и быстро обернулся.
Дверь квартиры за его спиной бесшумно отворилась. В проходе появился тощий мужчина в жилете. Штайнер поставил чемодан на лестницу.
— Вы к кому? — спросил человек в дверях.
Штайнер взглянул на него.
— Бернштейна нет, — добавил мужчина.
— У меня здесь вещи старого Зелигмана, — ответил Штайнер. — Его дети должны быть здесь. Я был рядом с ним, когда случилось несчастье.
Мужчина смотрел на него еще минуту.
— Ты его можешь спокойно впустить, Мориц! — крикнул он.
Зазвенела цепь, щелкнул ключ. Дверь в квартиру Бернштейна открылась. Штайнер вгляделся в тускло освещенную переднюю.
— Что? — удивился он. — Ведь это… ну, конечно, это отец Мориц!
В дверях стоял Мориц Розенталь. В руке он держал деревянную поварешку. На плечи был накинут плащ.
— Это я… — ответил он. — А это… Штайнер! — внезапно сказал он радостно и удивленно. — Я должен был бы догадаться! Действительно, мои глаза слабеют! Я знал, что вы в Вене. Когда мы встречались в последний раз?
— Приблизительно год тому назад, отец Мориц.
— В Праге.
— В Цюрихе.
— Правильно, в Цюрихе, в тюрьме. Хорошие там люди. В последнее время у меня что-то все перемешалось. Полгода тому назад снова был в Швейцарии. В Базеле. Там отлично кормят, но, к сожалению, там нет таких сигарет, какие дают в городской тюрьме, в Локарно. У меня в камере даже стоял букет камелий. Не хотелось уходить оттуда. Милан с ним не сравнишь. — Он помолчал. — Входите, Штайнер. Мы стоим на лестнице и обмениваемся воспоминаниями, словно старые грабители.
Штайнер вошел. Квартира состояла из кухни и комнатки. В комнате стояло несколько стульев, стол, шкаф и лежали два матраца с одеялами. На столе разбросаны инструменты. Между ними стояли дешевые будильники и статуэтки в стиле барокко с ангелами, держащими старые часы; секундная стрелка часов изображала смерть, размахивающую косой.
Над плитой на согнутой ручке висела кухонная лампа с зеленовато-белой ржавой газовой горелкой. На железных конфорках газовой плиты стояла суповая кастрюля, от которой шел пар.
— Я как раз варю для детей обед, — сказал Мориц Розенталь. — Нашел их здесь, как мышек в мышеловке. Бернштейн — в больнице.
Трое детей покойного Зелигмана сидели на корточках у плиты. Они но обращали внимания на Штайнера. Они уставились на кастрюлю с супом. Старшему было около четырнадцати лет, самому младшему — семь или восемь.
Штайнер опустил чемодан.
— Вот… чемодан вашего отца, — сказал он.
Все трое посмотрели на него равнодушно, почти не шевельнувшись. Они только чуть-чуть повернули головы.
— Я его видел, — продолжал Штайнер, — он говорил мне о вас.
Дети молча смотрели на него. Их глаза сверкали, словно отшлифованные черные камни. Газ в горелке шипел. Штайнер почувствовал себя неловко. Он знал, что должен сказать им что-то теплое, человечное, но все, что приходило ему в голову, казалось глупым и неискренним по сравнению с той сиротливостью, которая исходила от трех молчащих детей.
— Что в чемодане? — спросил старший через некоторое время. У него был бесцветный голос, он говорил медленно, твердо и осторожно.
— Я точно не знаю. Разные вещи вашего отца. И немного денег.
— Теперь это наше?
— Конечно, потому я его и принес.
— Можно мне его взять?
— Ну, конечно, — удивленно ответил Штайнер.
Юноша поднялся. Это был худощавый, длинный, темноволосый парень. Медленно, не спуская глаз со Штайнера, он подошел к чемодану. Затем быстрым звериным движением схватил его и сразу отпрыгнул обратно, точно боясь, что Штайнер снова отнимет у него добычу. Он сразу же потащил чемодан в комнату. Двое других быстро пошли за ним, прижавшись друг к другу, словно две большие черные кошки.
Штайнер взглянул на отца Морица.
— Ну, вот, — сказал он с облегчением. — Они, наверно, давно об этом знали…
Мориц Розенталь помешал суп.
— Это уже их не очень трогает. Они видели, как умирали их мать и два брата. И они теперь почти не реагируют на смерть близких. То, что случается часто, приедается.
— Бывает и наоборот, — сказал Штайнер.
Мориц Розенталь посмотрел на него, вокруг его глаз собрались морщинки.
— Если человек еще совсем молод — нет. И если человек стар — тоже нет. А вот остальные годы — это плохое время.
— Да, — согласился Штайнер. — Эти никчемные пятьдесят лет между младенчеством и старостью — плохое время.
Мориц Розенталь мирно кивнул головой.
— Я вот уже миновал этот возраст. — Он закрыл кастрюлю крышкой. — Детей мы разместили, — сказал он. — Одного возьмет с собой Мейер в Румынию. Другой поедет в детский приют в Локарно. Я знаю там человека, который сможет за него платить. А старший останется пока здесь, у Бернштейна.
— Они уже знают, что их ждет разлука?
— Да, но это их не особенно тревожит. Они даже считают, что так будет лучше. — Розенталь повернулся к нему. — Штайнер, — сказал он, — я знал его двадцать лет. Как он умер? Он спрыгнул с машины?
— Да.
— Его не сбросили?
— Нет. Я был очевидцем.
— Я услыхал об этом в Праге. Но там говорили, что его сбросили с машины. Услышав о его смерти, я приехал сюда. Присмотреть за детьми. Я обещал ему это. Он был еще молодым. Около шестидесяти. Совсем не думал, что случится такое. Но он часто терял голову, с тех пор как умерла Рахиль.
— Мориц Розенталь взглянул на Штайнера. — У него было много детей. У евреев часто бывает много детей. Они хорошие семьянины. Но они-то как раз и не должны иметь семьи. — Он натянул на плечи плащ, словно ему стало холодно, и внезапно показался Штайнеру очень старым и усталым.
Штайнер вытащил пачку сигарет.
— Вы уже давно здесь, отец Мориц? — спросил он.
— Три дня. Один раз нас поймали на границе. Перешел ее с одним молодым человеком, вы его знаете. Он рассказывал мне о вас, его зовут Керн.
— Керн? Да, я его знаю. Где он?
