— Знаем, знаем! — Теперь караульный был явно напуган. — Конечно, вы можете питаться за свой счет. Это ваше право. Если вы дадите деньги, кальфактор может вам привести гуляш.
— Наконец-то я слышу разумные слова! — Блондин немного смягчился.
— И можно еще пива…
Блондин посмотрел на караульного.
— Вы мне нравитесь! Я буду ходатайствовать за вас! Как вас зовут?
— Рудольф Еггер.
— Так держать, Рудольф Еггер! — Блондин достал из кармана деньги и дал их кальфактору. — Две порции гуляша из говядины с картофелем. Бутылку сливянки.
Караульный Рудольф Еггер раскрыл рот:
— Алкогольные напитки…
— …разрешаются, — закончил блондин. — И две бутылки пива: одну — для караульных, другую — нам.
— Большое спасибо. Целую руку, — поблагодарил Рудольф Еггер.
— Если пиво будет не свежее и не холодное, как лед, я отпилю тебе ногу, — сказал кальфактору сын сенатора. Если оно будет хорошим, сдачу оставишь себе.
Кальфактор скривился в улыбке.
— Будьте спокойны, господин граф. — Его лицо сияло. — Это же самый настоящий золотой, венский юмор!
Появилась еда. Студент пригласил Керна. Тот сначала отказывался. Он видел, как евреи с серьезным видом ели похлебку.
— Будьте предателем! Это сейчас модно, — ободрял его студент. — И, кроме того, это еда для картежников.
Керн уселся. Гуляш был отличный, а он, в конце концов, не имел паспорта и был к тому же не чистокровным евреем.
— Ваш отец знает, что вы здесь? — спросил он.
— О, боже! — студент рассмеялся. — Мой отец! У моего отца — магазин хлопчатобумажных тканей в Линце.
Керн с удивлением, посмотрел на него.
— Мой дорогой, — спокойно сказал студент. — Вы, кажется, еще не знаете, что мы живем в век обмана. Демократия сменилась демагогией. И вот — естественное следствие! Прозит!
Он откупорил сливянку и предложил стаканчик студенту в очках.
— Спасибо, я не пью, — ответил тот смущенно.
— Ну, конечно, не пьете! Мне бы следовало это знать! — Блондин выпил сам. — Вас будут вечно преследовать уже только из-за того, что вы не пьете. Ну, а как мы, Керн? Опустошим бутылку?
— Опустошим.
Они выпили сливянку и улеглись на нары. Керн думал, что ему удастся поспать, но каждую минуту просыпался. «Черт возьми, что они сделали с Рут, — думал он. — И сколько они меня здесь продержат?»
Он получил два месяца тюрьмы. Его обвинили в нанесении увечий, подстрекательстве, сопротивлении государственной власти, повторном нелегальном пребывании в стране, — он был удивлен, что ему не дали лет десять.
Он распрощался с блондином, которого в тот же день выпустили на свободу. Потом его повели вниз. Он должен был сдать свои вещи и получить тюремную одежду. Стоя под душем, он вспомнил, как был угнетен, когда ему впервые надевали наручники. Ему показалось, что это было бесконечно давно. Сейчас он решил, что тюремная одежда практичнее: она позволит ему сохранить свои вещи.
Вместе с Керном в камере сидели вор, мелкий растратчик и русский профессор из Казани, которого посадили за бродяжничество. Все четверо работали в портновской мастерской тюрьмы.
Первый вечер был тяжелым. Керн вспомнил слова Штайнера, что человек ко всему привыкает. Но, тем не менее, Керн продолжал сидеть на нарах, уставившись на стену…
— Вы говорите по-французски? — спросил вдруг профессор со своих нар.
Керн вздрогнул.
— Нет.
— Хотите учиться?
— Да. Хоть сейчас.
Профессор поднялся.
— Ведь нужно чем-нибудь заняться, правда? Иначе тебя сожрут мысли.
— Да. — Керн кивнул. — Кроме того, я найду языку хорошее применение. По выходе из тюрьмы мне, наверно, придется податься во Францию.
Они уселись рядом друг с другом в углу нижних нар. Над ними орудовал растратчик. Он держал в руках огрызок карандаша и разрисовывал стены порнографическими рисунками. Профессор был очень тощим, и тюремная одежда висела на нем, как мешок. У него была дикая рыжая бородка и детское лицо с голубыми глазами.
— Мы начнем с самого прекрасного и самого бесполезного слова в мире, — сказал он с чудесной улыбкой, но без всякой иронии. — Со слова «свобода» — «la liberte».
Керн многому научился за это время. Через три дня он уже мог разговаривать, не шевеля губами, с другими заключенными, которые шли во время прогулки впереди и позади него. В портновской мастерской он таким же образом усердно заучивал с профессором французские глаголы. По вечерам, когда он уставал от французского, он получал уроки от вора, который учил его делать отмычки из проволоки и обращаться с цепными собаками. Он сообщил ему также, когда созревают все дикие фрукты, и научил незаметно проникать в стога сена, чтобы переспать ночь. Растратчик принес в тюрьму контрабандой несколько журналов «Светского мира». Кроме библии, это было единственное, что они могли читать, и они почерпнули оттуда, как одеваются во время дипломатических приемов и когда следует прикалывать к фраку красную или белую гвоздику. К сожалению, вор никак не соглашался с одним: он утверждал, что к фраку нужен черный галстук, — такое сочетание он часто видел у официантов в ресторанах.
Когда наутро пятого дня их выводили на прогулку, кальфактор с такой силой толкнул Керна, что тот ударился о стену.
— Будь внимательнее, ты, осел! — закричал он.
Керн хотел сделать вид, будто не мог удержаться на ногах. Проделав такой трюк, он смог бы ударить кальфактора по голени, и это выглядело бы как случайность. Но прежде чем он успел это сделать, кальфактор схватил его за рукав и шепнул:
— Заяви через час, что хочешь выйти. Скажи, что болит живот. Вперед! — закричал он потом. — Ты думаешь, тебя будут ждать?
Во время прогулки Керн размышлял: может, кальфактор собирается спровоцировать его. Они оба не выносили друг друга. Потом, беззвучно перешептываясь в портновской мастерской, он обсудил этот вопрос с вором, который считался специалистом по тюрьмам.
— Выйти ты всегда можешь, — пояснил вор. — Это твое человеческое право. За это он тебе ничего не сделает. Одни выходят реже, другие — чаще, зависит от организма. Но когда выйдешь, будь начеку!
— Хорошо. Посмотрим, что он хочет. Во всяком случае, это хоть какое-то разнообразие.
Керн заявил, что у него болит живот, и кальфактор его вывел. Он привел его к нужнику и огляделся.
— Хочешь сигарету? — спросил он.
Курить было запрещено. Керн засмеялся.
— Вот в чем дело! Нет, мой милый, этим ты меня не купишь.
— А-а, помолчи! Ты думаешь, я хочу сделать тебе гадость? Знаешь Штайнера?
Керн уставился на кальфактора.
— Нет, — сказал он потом. Он предположил, что это ловушка для Штайнера.
— Ты не знаешь Штайнера?
