первый раз почувствовал, что она принадлежит ему. Раньше он никогда не знал этого наверняка.
— Рут, — сказал он, — я бы хотел, чтобы сейчас разверзлось небо, и появился самолет, и мы улетели бы на остров с пальмами и кораллами, где никто не знает, что такое паспорт и вид на жительство.
Она снова его поцеловала.
— Я думаю, что и там — то же самое, Людвиг. За пальмами и кораллами у них наверняка прячутся форты, пушки и военные корабли, и они там шныряют еще больше, чем здесь, в Цюрихе.
— Да, конечно. Давай выпьем еще по рюмке. — Он взял бутылку и налил. — Но в Цюрихе тоже довольно опасно. Надолго спрятаться не удастся.
— Тогда давай уйдем.
Керн окинул взглядом комнату, камчатную ткань занавесок, кресла, желтые шелковые абажуры, и лицо его изменилось.
— Рут, — сказал он, — мне кажется невероятным, что мы уйдем вместе. Но иначе я и не представлял. И ты должна знать, что тогда уж ничего этого не будет. Нам останутся убежища, проселочные дороги, стога сена и, если повезет, жалкие каморки в пансионах с вечным страхом перед полицией.
— Я знаю. Но мне все равно. Ты об этом не думай. Кроме того, мне все равно пора уехать отсюда. Нойманы боятся полиции, ведь я не прописана. Они обрадуются, когда я уйду. У меня есть немного денег, Людвиг. Я буду помогать тебе торговать. Я не буду для тебя обузой. Мне кажется, я довольно практична.
— Вот как? — сказал Керн. — У тебя даже есть немного денег, и ты хочешь мне помогать торговать? Еще одно слово — и я завою, как старая баба. У тебя много вещей?
— Немного. Все, что не нужно, я оставляю здесь.
— Ладно. А что мы будем делать с твоими книгами? Особенно с той толстой, по химии. Оставим их пока здесь?
— Я продала книги, послушалась твоего совета, который ты мне дал в Праге. Нельзя брать прошлое с собой. И нельзя оглядываться, это утомляет и ведет к гибели. Книги принесли нам несчастье. Я их продала. Кроме того, их тяжело тащить.
Керн улыбнулся.
— Ты права, Рут, ты практична. Я думаю, что сперва мы отправимся в Люцерн. Мне посоветовал это Георг Биндер, специалист по Швейцарии. Там много иностранцев, поэтому не так бросаешься в глаза. И полиция не так строга. Когда мы двинемся?
— Послезавтра утром. До послезавтра мы можем остаться.
— Хорошо. У меня есть где переспать. Я только должен быть до двенадцати в кафе «Грейф».
— Ты не пойдешь к двенадцати часам в кафе «Грейф». Ты останешься здесь, Людвиг. И до послезавтрашнего утра мы не покажемся на улице. Иначе я умру от страха.
Керн уставился на нее.
— Разве можно? Разве здесь нет прислуги, которая могла бы вызвать полицию?
— У прислуги отпуск до понедельника. Она вернется поездом в 11:40. А Нойманы — трехчасовым. До тех пор время — наше.
— Бог мой! — воскликнул Керн. — Мы можем распоряжаться этой квартирой так долго?
— Да.
— И мы можем здесь жить, словно она наша, — вместе с этой гостиной, спальнями и собственной столовой с красно-белой скатертью и сервизом, и, может быть, с серебряными вилками и ножами, и со специальными ножичками для фруктов, и с кофе, который мы будем пить из кофейных чашечек, и с радио.
— Все это будет наше. А я буду жарить и парить и надену для тебя вечерний туалет Сильвии Нойман.
— А я надену сегодня вечером смокинг господина Ноймана. Даже если он и будет мне велик. В тюрьме, в «Светском мире», я вычитал, как нужно одеваться.
— Он тебе будет как раз впору.
— Грандиозно! И у нас будет праздник! — Керн вскочил, воодушевленный. — Тогда я могу принять и горячую ванну с мылом, правда? Я давно был лишен этого. В тюрьме можно вымыться лишь в какой-то лизольной дряни.
— Конечно, горячую ванну, и даже с всемирно известными духами «Фарр» фирмы Керн.
— Их я уже распродал.
— А у меня еще есть флакон. Тот, который ты мне подарил в кино, в Праге. В наш первый вечер. Я сохранила его.
— Вот это да! — воскликнул Керн. — Благословенный Цюрих! Это уж слишком, Рут! Нам, кажется, начинает везти…
3
В Люцерне Керн в течение двух дней осаждал виллу коммерции советника Арнольда Оппенгейма. Его белый дом стоял на холме над озером Фирвальдштет, словно замок. В списках, которые дал Керну знаток Биндер, против имени Оппенгейм значилось: «немецкий еврей; помогает, но после нажима; националист, не любит, когда речь заходит о сионизме».
На третий день Керна впустили. Оппенгейм принял его в большом саду среди множества астр, подсолнухов и хризантем. Это был коренастый мужчина с пухлыми короткими пальцами и маленькими густыми усиками. Он был в хорошем настроении.
— Вы приехали прямо из Германии? — спросил он у Керна.
— Нет. Я уехал из Германии два года назад.
— А откуда вы родом?
— Из Дрездена.
— Ах, из Дрездена? — Оппенгейм провел рукой по блестящему голому затылку и мечтательно вздохнул: — Как красив и великолепен этот Дрезден! Одна только Брюссельская терраса чего стоит! Нечто неповторимое, не правда ли?
— Да, конечно, — поддакнул Керн. Ему было жарко, и он с удовольствием выпил бы стаканчик виноградного сока, который стоял перед Оппенгеймом на каменном столе. Но у того и в мыслях не было предложить Керну выпить. Он задумчиво смотрел в прозрачную даль.
— А тюрьма… Замок… Террасы… Вам, конечно, все это хорошо известно, не так ли?
— Не очень хорошо. Больше с внешней стороны…
— Вот как, мой дорогой юный друг? — Оппенгейм с упреком посмотрел на Керна. — Не познакомились с такими вещами? Ведь это шедевры немецкого барокко. Вы что-нибудь слышали о Даниэле Поппельмане?
— Конечно, слышал! — Керн не имел ни малейшего понятия о мастере барокко, но он хотел понравиться Оппенгейму.
— Ну, вот видите! — Оппенгейм откинулся в своем кресле. — Вот какова наша Германия! Другой такой не будет!
— Конечно, не будет! И это очень хорошо…
— Хорошо? Почему хорошо? Что вы имеете в виду?
— Все очень просто. Это хорошо для евреев. Иначе мы бы все погибли…
— Ах, вот оно что! Вы — в политическом смысле… Все бы погибли! Все бы погибли! Слишком громкие слова! Поверьте мне, сейчас совсем не так уж плохо, как говорят. Я знаю это из надежных источников… Сейчас совсем не так плохо!
— Вот как?
— Да, да! — Оппенгейм нагнулся вперед и доверительно зашептал: — Между нами говоря, евреи сами виноваты во многом из того, что сейчас происходит! Это говорю вам я, а я знаю, что говорю! Многое, что они делали, совсем не нужно было делать! В этом я кое-что понимаю…
