— Чудесно, правда? — сказал Биндер и захлопал в ладоши.
— Восхитительно! — Керн тоже захлопал.
— И музыка великолепная, правда?
— Первоклассная!
Они продолжали сидеть за столиком и были готовы все находить прекрасным, быть веселыми и сбросить груз с души. Но тем не менее, поверх этого всего лежали пыль и пепел, и они не знали, чем это объяснить.
— Почему вы не танцуете? — спросил Биндер.
— Потанцуем? — Керн поднялся.
— Я думаю, что не сумею, — ответила Рут.
— Я тоже не умею, — ободрил ее Керн. — А это упрощает дело.
Минуту Рут находилась в нерешительности, а потом вышла вместе с Керном на площадку. Лучи прожекторов скользили по танцующим.
— Сейчас загорится фиолетовый свет, — сказал Керн. — Хорошая возможность войти в ряды танцующих.
Они танцевали осторожно и немного робко. Но постепенно их движения стали более уверенными — особенно, когда они поняли, что на них никто не обращает внимания.
— Как с тобой хорошо танцевать, — прошептал Керн. — Когда ты рядом, все остальное вокруг кажется мне тоже прекрасным.
Она крепче обняла его за плечи и прижалась к нему. Они медленно плыли в ритме музыки. Пестрые лучи света скользили по ним, словно разноцветная вода, и на мгновение они забыли обо всем — их юные, полные нежности сердца, стремились навстречу друг другу, освободившись от теней страха, преследования и недоверия.
Музыка прекратилась. Они возвратились к своему столику. Керн бросил взгляд на Рут. Глаза девушки взволнованно блестели, лицо стало совершенно иным — самозабвенным и даже приобрело смелое выражение. «Черт возьми, — подумал Керн. — Если бы можно было жить так, как тебе хочется!» И на секунду лицо его стало озлобленным.
— Посмотрите-ка, кто идет! — воскликнул Биндер.
Керн поднял глаза. По кафе шел коммерции советник Оппенгейм, направляясь к выходу. Проходя мимо их стола, он заметил всех троих и остановился в удивлении. Некоторое время он пристально смотрел на них.
— Очень интересно, — буркнул он потом. — И в высшей степени поучительно!
Все трое промолчали.
— Вот, значит, на что расходуются моя доброта и помощь! — продолжал Оппенгейм со злостью. — Деньги сразу же растранжириваются в барах!
— Немного забвения иногда более необходимо, чем ужин, господин советник.
— Громкие слова! Таким молодым людям, как вы, нечего делать в барах!
— На проселочных дорогах нам тоже нечего делать! — отпарировал Биндер.
— Разрешите вас познакомить? — сказал Керн, повернувшись к Рут. — Господин, который так возмущен нашим образом жизни, — коммерции советник Оппенгейм. Он купил у меня кусок мыла, и на этом я заработал сорок сантимов.
Оппенгейм озадаченно посмотрел на него. Затем фыркнул что-то, похожее на «наглость», и удалился, стуча каблуками.
— Не поняла, в чем тут все-таки дело? — спросила Рут.
— Вы имели честь познакомиться с известным благотворителем, — сказал Биндер голосом, полным насмешки. — Сейчас благотворительность — самая распространенная вещь на земле. Но все благотворители тверже стали!
Рут поднялась.
— Он же наверняка позовет полицию! Нужно уходить!
— Он слишком труслив. Это и ему может причинить неприятности.
— Но нам все-таки лучше уйти!
— Хорошо.
Биндер расплатился, они вышли на улицу и направились к пансиону. Неподалеку от вокзала они увидели двух мужчин, шедших им навстречу.
— Спокойно! — прошептал Биндер. — Шпики! Не обращайте на них внимания!
Керн стал что-то тихо насвистывать, взял Рут под руку и пошел немного медленнее. Почувствовав, что Рут пытается идти быстрее, он крепко сжал ей руку, рассмеялся и продолжал идти неторопливо.
Оба человека прошли мимо них. На одном из них была фетровая шляпа, он равнодушно курил сигару. Другим был Фогт. Он их узнал, и почти незаметным знаком показал им, что его номер не прошел.
Через какое-то время Керн обернулся. Те уже исчезли.
— Поедет в Базель поездом 12:15, — сказал Биндер тоном специалиста. — В сторону границы.
Керн кивнул.
— Нарвался на слишком гуманного судью.
Они пошли дальше. Внезапно Рут зябко повела плечами.
— Здесь как-то жутко стало, — сказала она.
— Лучше всего ехать во Францию, — сказал Биндер. — В Париж. В большом городе лучше всего прятаться.
— Почему же вы не поедете туда?
— Не знаю ни слова по-французски. Я — специалист по Швейцарии. Да и кроме того… — Он замолчал.
Они продолжали идти молча. С озера повеяло прохладой. А над ними распростерлось небо — огромное, серое, как железо, и чужое.
Перед Штайнером сидел бывший адвокат доктор Гольдбах II из берлинской судебной палаты. Теперь он выполнял обязанности второго медиума телепатии. Штайнер нашел его в кафе «Шперлер».
Гольдбаху было почти пятьдесят, его выслали из Германии за то, что он — еврей. Одно время он торговал галстуками и тайком давал юридические советы. На этом он зарабатывал ровно столько, чтобы не умереть с голоду. У него была красавица жена тридцати лет, которую он очень любил. До сих пор она жила на деньги, которые выручала от продажи драгоценностей, и Гольдбах чувствовал, что, по всей вероятности, ему не удастся ее удержать. Штайнер выслушал его историю и обеспечил ему место в вечернем представлении, чтобы днем тот мог заниматься своими прежними делами.
Но вскоре выяснилось, что Гольдбах не способен быть медиумом. Он все путал и портил. А потом, поздно вечером, он сидел перед Штайнером и в отчаянии умолял не выгонять его.
— Гольдбах, — как-то сказал Штайнер, — сегодня было особенно плохо. Дальше так не пойдет! Вы вынуждаете меня быть действительно ясновидящим!
Гольдбах посмотрел на него глазами умирающей овчарки.
— Это же так просто, — продолжал Штайнер. — Число ваших шагов до первой подпорки означает — в каком ряду спрятана вещь. Закрытый правый глаз означает женщину, левый — мужчину. Число пальцев, которые вы незаметно показываете, означает, какой стул слева. Выставленная вперед правая нога значит, что вещь спрятана в верхней половине тела, левая — в нижней. Чем дальше выставлена нога, тем выше спрятана вещь. Мы и так изменили нашу систему ради вас, потому что вы — такой непонятливый.
Адвокат нервно поправил свой воротничок.
— Господин Штайнер, — сказал он виноватым тоном. — Все это я выучил наизусть, повторяю каждый день, но — видит бог — это, словно заколдованное…
— Послушайте, Гольдбах, — терпеливо продолжал Штайнер, — вы же в своей юридической практике должны были помнить гораздо больше.
Гольдбах заломил руки.
— Гражданский кодекс я знаю наизусть, я помню сотни дополнений и решений, я со своей памятью был грозой судей, — но это, словно заколдовано…
