— Да, — хрипло выдавил Керн.
— Вы проживали на территории страны без документов, не сообщив об этом властям. — Мужчина быстро просмотрел протокол. — Вы осуждены на 14 дней ареста, которые уже отсидели. Вас вышлют из Австрии. За возвращение понесете наказание. Вот решение суда. Здесь подпишитесь: вы ознакомились с содержанием и знаете, что если возвратитесь, то будете наказаны. Здесь, справа.
Мужчина закурил сигарету. Керн, словно прикованный, смотрел на пухлую руку со вздувшимися венами, которая держала спичку. Через два часа этот человек закроет свой письменный стол и отправится ужинать; потом он, возможно, сыграет партию в тарокк и выпьет пару стаканчиков молодого вина; около одиннадцати он зевнет, рассчитается и скажет: «Я устал. Пойду домой. Спать». Домой! Спать! В это время на леса и поля у границы опустится глубокая ночь, кругом темнота, неизвестность, страх и затерявшаяся в огромном мире, спотыкающаяся, усталая, тоскующая по людям и боящаяся людей, крошечная искорка жизни — Людвиг Керн. И это все из-за того, что его и скучающего чиновника за письменным столом разделяла бумага, называемая паспортом. У них одна и та же температура тела, их глаза имели одно и то же строение, их нервы одинаково реагировали на одно и то же раздражение, их мысли текли по одним и тем же руслам, и все-таки их разделяла пропасть — ничего не было у них одинакового: удовольствие одного было мучением другого, один обладал всем — другой ничем; и пропастью, которая разделяла их, являлась эта бумага, на которой ничего не было, кроме имени и ничего не значащих данных.
— Здесь, справа, — сказал чиновник. — Имя и фамилию.
Керн взял себя в руки и подписал.
— К какой границе вас доставить? — спросил чиновник.
— К чешской.
— Хорошо. Через час вы поедете. Кто-нибудь вас отвезет.
— У меня остались кое-какие вещи в доме, где я жил. Могу я зайти за ними?
— Какие вещи?
— Чемодан с бельем и всякой мелочью.
— Хорошо. Скажите об этом чиновнику, который вас повезет к границе. По пути вы сможете зайти.
Инспектор снова отвел Керна вниз и вызвал Штайнера.
— Ну как? — спросил Цыпленок с любопытством.
— Через час нас отправят.
— Иисус Христос! — запричитал поляк. — Опять начнутся муки.
— Ты хочешь остаться здесь? — спросил Цыпленок.
— Если еда лучше… и маленький пост кальфактора, то я отшень охотно.
Керн достал носовой платок и почистил, насколько было возможно, свой костюм. За четырнадцать дней рубашка стала грязной. Он перевернул манжеты на левую сторону. Он всегда следил за манжетами. Поляк посмотрел на него.
— Через год-два тебе будет безразлично, — изрек он, словно пророк.
— Куда ты подашься? — спросил Цыпленок.
— В Чехословакию. А ты? В Венгрию?
— В Швейцарию. Уже решил. Поедем со мной? А оттуда мы потом переберемся дальше, во Францию.
Керн покачал головой:
— Нет, я хочу добраться до Праги.
Через несколько минут Штайнера привели в камеру.
— Ты знаешь, как зовут того полицейского, который ударил меня по лицу во время ареста? — спросил он Керна. — Леопольд Шефер. Живет на Траутенаугассе, 27. Я узнал об этом из протокола. Конечно, там говорилось не о том, что он меня ударил, а о том, что я ему угрожал. — Он посмотрел на Керна. — Ты думаешь, я забуду имя и адрес этого человека?
— Нет, — ответил Керн. — Конечно, не забудешь.
— Я тоже так думаю.
За Керном и Штайнером зашел чиновник уголовной полиции в штатской форме. Керн разволновался. В дверях он непроизвольно остановился; картина, представшая перед его взором, подействовала на него, словно мягкий южный ветер. Небо над домами было синее, оно уже немного потемнело, черепичные крыши блестели в красных лучах заходящего солнца. Донау-канал сверкал, а на улице сквозь гуляющую толпу пробивались блестящие автобусы. Неподалеку прошла группа девушек в светлых платьях…
— Ну, пошли, — сказал чиновник уголовной полиции.
Керн вздрогнул. Заметив, что его без стеснения разглядывал один из прохожих, он в смущении опустил глаза.
Они пошли по улице, чиновник посередине. Перед каждым кафе уже стояли столики и стулья, везде сидели радостные люди, разговаривали друг с другом. Керн опустил голову и пошел быстрее. Штайнер посмотрел на него с добродушной усмешкой:
— Ну, мальчик, это не для нас, не так ли? Все это.
— Да, — ответил Керн и плотно сжал губы.
Они подошли к пансиону, где жили раньше. Хозяйка встретила их со смешанным чувством гнева и сострадания. Она тотчас же отдала им вещи. Украдено ничего не было. Еще в камере Керн решил надеть чистую рубашку, но теперь, после того как прошел по улицам, он не сделал этого. Он взял свой старый чемодан и поблагодарил хозяйку.
— Я очень сожалею, что у вас были такие неприятности.
Хозяйка махнула рукой:
— Ничего, желаю вам всего хорошего. И вам тоже, господин Штайнер. Куда же вы теперь?
Штайнер неопределенно махнул рукой:
— По дороге пограничных клопов. От куста к кусту.
Одну минуту хозяйка стояла в нерешительности. Затем она твердым шагом подошла к стенному шкафчику орехового дерева:
— Вот, выпейте еще на дорогу…
Она достала три рюмки, бутылку и налила.
— Сливовица? — спросил Штайнер.
Она кивнула и предложила вина чиновнику.
Тот вытер усы:
— Наш брат ведь только исполняет свои обязанности…
— Конечно. — Хозяйка снова налила вина. — А почему вы не пьете? — спросила она Керна.
— Я не могу. На пустой желудок…
— Ах, так… — Хозяйка внимательно посмотрела на него. Ее одутловатое, холодное лицо неожиданно потеплело.
— О боже, да ведь он еще растет, — пробормотала она. — Франци! — крикнула она. — Принеси бутерброды!
— Спасибо, не нужно. — Керн покраснел. — Я не голоден.
Служанка принесла большой двойной бутерброд с ветчиной.
— Не церемоньтесь, — сказала хозяйка. — Ешьте.
— Дать тебе половину? — спросил Керн Штайнера. — Для меня это слишком много.
— Ешь без разговоров! — ответил Штайнер.
Керн съел бутерброд с ветчиной и выпил рюмку сливовицы. Потом они распрощались с хозяйкой. До Восточного вокзала добрались на трамвае. В поезде Керн внезапно почувствовал, что очень устал. Стук колес навевал дремоту. Словно во сне, он видел, как за окном проплывали в нежных голубых сумерках дома, фабричные дворы, улицы, сады с высокими ореховыми деревьями, лужайки, поля. Его мысли притупились, они потерялись в мечтах — о беленьком домике, окруженном цветущими каштанами, о торжественной депутации мужчин в сюртуках, передававших ему письмо от почетных граждан, и о диктаторе в военной форме, который, упав на колени, со слезами просил у него прощения.
Когда они подошли к таможне, уже почти стемнело. Чиновник уголовной полиции передал их
