гримасе, беспокойные руки. Человек хромал, и теперь он уже шел, прихрамывая, через стеклянную стену. Стекло пропустило его и снова закрылось позади него, мягко играя разноцветными бликами, словно водянистое желе.
Прошло какое-то время, прежде чем до нее дошел смысл его слов. Потом она увидела, как он удалился своей хромающей походкой, будто плывя. Затем он снова вернулся и сел рядом с ней, и она пила все, что он ей предлагал, и не чувствовала ничего. Только что-то мягко шумело в ее голове, а сквозь этот шум до нее долетал голос мужчины — слова, бесполезные бессмысленные слова, доносившиеся откуда-то издалека, словно с противоположного берега. А потом внезапно не стало человека рядом с ней — жаждущего, покрытого пятнами и беспокойного. Осталось только что-то жалкое, шевелящееся, бичующее себя, умоляющее; остались только затравленные просящие глаза; остался какой-то зверь, попавшийся в капкан этого стеклянного одиночества, радио Тулузы и ночи под чужим небом.
— Хорошо, — сказала она. — Хорошо…
Она хотела, чтобы он ушел и оставил ее одну — ненадолго, всего на несколько минут, на жалкое мгновение по сравнению с вечностью, уже поджидавшей ее, но он успел подняться, подошел к ней, поклонился и, подняв ее с кресла за руку, увлек за собой. И она пошла вслед за ним сквозь стеклянный туман, поднялась по ватным лестницам со ступеньками-зубами, которые пытались схватить ее за ноги, проходила сквозь какие-то двери, миновала залитые светом участки и, наконец, очутилась в комнате.
Она сидела на своей кровати, и у нее было такое чувство, будто она никогда не сможет с нее подняться. Мыслей не было, но и боли — тоже. Все мысли словно бесшумно упали, как падают в тиши осени созревшие плоды с неподвижного дерева. Она нагнулась, посмотрела на стоптанный коврик, словно надеясь найти эти упавшие мысли, а потом подняла голову и заметила на себе взгляд чужого человека.
Под мягкими бровями были чужие глаза, тонкое чужое лицо, склоненное вперед и похожее на маску. А затем откуда-то издалека пришел холодный страх, трепет и пробуждение — она поняла, что на нее из зеркала смотрело ее собственное лицо.
Она шевельнулась, а потом увидела человека, стоявшего на коленях перед ней в странной и смешной позе и державшего ее за руки.
Она отняла руки.
— Что вам нужно? — громко спросила она. — Что вам от меня нужно?
Человек беспомощно уставился на нее.
— Но ведь вы сами сказали… Вы сказали, что я могу пойти вместе с вами.
Она снова почувствовала страшную усталость.
— Нет, — сказала она. — Нет…
И снова потекли слова. Слова о несчастье, горе, одиночестве и страданиях. Слишком громкие слова, но разве нашлись бы простые для того немногого, что изнуряло и разрушало человека? Тут было все: и то, что он завтра должен уехать, и то, что у него никогда не было ни одной женщины, и страх, и недуг, который парализует его, делает робким и смешным — разбитая нога, только нога, — и отчаяние, и надежда, появившаяся как раз сегодня ночью… Ведь она часто бросала на него взгляды, и он подумал…
Разве она смотрела на него? Нет, она этого не помнила. А сейчас она знала только то, что находится в своей комнате и что больше никогда не выйдет из нее. Все же остальное — просто туман, и даже меньше.
— Жизнь покажется мне совершенно другой! — шептал человек у ее ног. — Все, все покажется мне совершенно другим, поймите же меня! Только бы не чувствовать себя выброшенным за борт…
Она ничего не понимала и снова посмотрелась в зеркало. Вот она сидит немного склонившись вперед, актриса Барбара Клейн, двадцати четырех лет, девственно чистая, нетронутая, сохранившая себя для мечты, которая так и не пришла, — стоит сейчас на краю пропасти, растеряв все свои надежды.
Она поднялась с кровати — осторожно, не отрывая глаз от своего отражения в зеркале и улыбаясь ему. На какое-то мгновение в этой улыбке появилось что-то дьявольски-насмешливое, и она сказала усталым голосом:
— Хорошо… Хорошо… Я согласна.
Человек сразу замолчал и уставился на нее, не веря ее словам. Но ее это мало интересовало. Внезапно одежда ее показалась ей очень тяжелой. Она сковывала ее, как панцирь. Она сбросила все, сбросила тяжелые туфли и упала на кровать, даже не в силах удержать свое тяжелое тело. И кровать начала расти, достигла огромных размеров и приняла ее в свои объятия — белая мягкая могила…
Она услышала, как щелкнул выключатель, а потом послышался шорох снимаемой одежды. Она с трудом открыла глаза. Было темно.
— Свет! — выдавила она, уткнувшись головой в подушку. — Свет должен гореть!
— Минутку! Подождите минутку! — поспешно и смущенно выдавил мужчина. — Это только… Надеюсь, вы понимаете…
— Свет должен гореть! — повторила она.
— Да, конечно… Сейчас… Только…
— Потом долго будет темно… — пробормотала она.
— Да, да, конечно! Зимние ночи очень длинные.
Она услышала щелканье выключателя. На ее закрытых веках вновь появился свет — нежный розовый свет. А потом она почувствовала рядом с собой другое тело. На секунду она вся напряглась, потом расслабла. «Это тоже мимолетно, — подумала она. — Как и все остальное…»
Она медленно открыла глаза. Перед ее кроватью стоял человек, которого она не знала. Она вспомнила, что видела его беспокойным, жалким и просящим, но сейчас у него было разгоряченное открытое лицо, сияющее нежностью и счастьем.
Мгновение она смотрела на него.
— А теперь вы должны уйти, — сказала она. — Пожалуйста, уходите…
Человек шевельнулся. Потом снова послышались слова, быстрые сбивчивые слова. Вначале она ничего не понимала. Они слетали с его губ так быстро — а она была так далеко отсюда! Наконец все-таки кое-что дошло до ее сознания. Он говорил, что считал себя погибшим, находился в отчаянии. Но теперь он уже не такой, у него снова появилась уверенность в себе — как раз теперь, когда его высылали из Франции…
Она кивнула. Потом попросила его замолчать.
— Пожалуйста, — повторила она.
Он замолчал.
— А теперь вам нужно идти, — сказала она.
— Хорошо…
Она лежала под одеялом и чувствовала себя совершенно разбитой. Глаза ее следили за человеком, который направлялся уже в сторону двери. «Последний человек, которого я вижу», — подумала она. Она лежала без движения, в каком-то страшном оцепенении. Мыслей не было.
У двери человек остановился. Мгновение он колебался, словно выжидая чего-то. Потом повернулся в ее сторону.
— Ответь мне на один вопрос, — сказал он. — Ты сделала это только из жалости?.. Или это…
Она взглянула на него. «Последний человек в моей жизни… Последняя искорка…»
— Нет, — выдавила она с трудом.
— Не из жалости?
— Нет…
Человек у двери словно окаменел. Он затаил дыхание.
— Почему же тогда? — спросил он так тихо, словно боялся упасть в пропасть.
Она продолжала смотреть на него. Теперь она была совершенно спокойна. «Последняя искорка…»
— Не из жалости, а по любви… — прошептала она.
Человек у дверей промолчал. У него был такой вид, будто он ожидал удара дубинкой, а вместо этого попал в объятия. Он боялся даже шевельнуться, но тем не менее казалось, что он растет.
— О, боже ты мой! — наконец выдавил он.
