Послышался топот ног и слова команды. Подошли новобранцы. Почти все были очень молоды. Среди них выделялось несколько человек покрепче и постарше — наверно, из штурмовиков или эсэсовцев.
— Не многим из них нужна бритва, — сказал ефрейтор. — Поглядите-ка на эту зеленую молодежь! Дети! Как на них положиться в бою?
Новобранцы строились. Унтер-офицеры орали. Потом все стихло. Кто-то произносил речь.
— Закрой окно, — сказал ефрейтор солдату, жена которого стояла на платформе.
Тот не ответил. Оратор продолжал трещать, как будто голосовые связки были у него металлические. Гребер откинулся на спинку скамьи и закрыл глаза. Генрих все еще стоял у окна. Он не слышал, что сказал ефрейтор. Смущенный, одуревший и печальный, уставился он на свою Марию. А Мария смотрела на него. «Как хорошо, что Элизабет нет здесь», — подумал Гребер.
Голос, наконец, смолк. Четверо музыкантов заиграли «Дейчланд, Дейчланд, юбер аллес» и песню «Хорст Вессель». Они исполнили обе вещи наспех, по одному куплету из каждой. Никто в купе не двинулся. Ефрейтор ковырял в носу и без всякого интереса рассматривал результаты своих раскопок.
Новобранцы разместились по вагонам. Котел с кофе повезли за ними. Через некоторое время он вернулся уже пустой.
— Вот б…! — выругался унтер-офицер. — А старые фронтовики пусть себе подыхают от жажды.
Артиллерист в углу на минуту перестал жевать.
— Что? — спросил он.
— Б…, сказал я. Что ты там жрешь? Телятину?
Артиллерист опять впился зубами в бутерброд.
— Свинину, — проговорил он.
— Свинину… — унтер-офицер обвел взглядом всех сидевших в купе. Он искал сочувствующих. Но артиллеристу было наплевать. Генрих все еще стоял у окна…
— Передай привет тете Берте, — сказал он Марии.
— Ладно.
Они опять замолчали.
— Почему мы не едем? — спросил кто-то. — Уже седьмой час.
— Наверно, ждем какого-нибудь генерала.
— Генералы летают на самолетах.
Они прождали еще полчаса.
— Ты уж иди, Мария, — говорил Генрих время от времени.
— Я еще подожду.
— Малыша кормить пора.
— Успеет еще, вечер-то велик.
Они опять помолчали.
— Передай и Йозефу привет, — сказал наконец Генрих.
— Ладно. Передам.
Артиллерист испустил трубный звук, шумно вздохнул и тотчас погрузился в сон. Казалось, поезд только этого и ждал. Он медленно тронулся.
— Ну, передай всем привет, Мария.
— И ты тоже, Генрих.
Поезд пошел быстрее. Мария бежала рядом с вагоном.
— Береги малыша, Мария.
— Ладно, ладно, Генрих. А ты себя береги.
— Конечно, конечно.
Гребер смотрел на удрученное лицо бегущей женщины за окном. Она бежала, как будто видеть Генриха еще десять лишних секунд было для нее вопросом жизни. И тут Гребер увидел Элизабет. Она стояла за станционными складами. Пока поезд не тронулся, ее не было видно. Он сомневался только мгновение, потом разглядел ее лицо. На нем была написана такая растерянность, что оно казалось безжизненным. Вскочив, он схватил Генриха за шиворот.
— Пусти меня к окну!
В один миг все было забыто. Он уже не мог понять, почему отправился на вокзал один. Он ничего не понимал. Он должен был ее увидеть. Он должен был ее окликнуть. Он ведь не сказал ей самого главного.
Гребер дергал Генриха за воротник, но тот далеко высунулся из окна. Он расставил локти, уперся в оконную раму.
— Передай привет Лизе… — старался он перекричать стук колес.
— Пусти меня! Отойди! Там моя жена!
Гребер обхватил Генриха за плечи и рванул. Генрих стал лягаться и угодил Греберу по ноге.
— …И смотри за всем хорошенько… — кричал Генрих.
Голоса женщины уже не было слышно. Гребер ударил Генриха под коленку и снова рванул его за плечи назад. Генрих не уступал. Он махал одной рукой, а локтем другой защищал свое место у окна. Поезд стал заворачивать. Из-за спины Генриха Гребер все еще видел Элизабет. Она была далеко, она стояла одна перед складом и казалась совсем маленькой. Гребер махал ей рукой поверх головы Генриха, поросшей щетиной соломенного цвета. Может быть, она увидит руку, хоть и не разглядит, кто ей машет. Промелькнула группа домов, и вокзал остался позади.
Генрих медленно отошел от окна.
— Ах ты, чтоб тебя… — начал было Гребер, но сдержался.
Генрих повернулся к нему. Крупные слезы текли по его лицу. У Гребера опустились руки.
— Эх, гады!
— Полегче, дружище, — сказал ефрейтор.
25
Он нашел свой полк через два дня и явился в ротную канцелярию. Фельдфебеля не было. Хозяйничал писарь. Деревня лежала в ста двадцати километрах западнее того места, откуда уехал Гребер.
— Ну, как у вас тут дела? — спросил он.
— Хуже некуда. Как провел отпуск?
— Ничего, так себе. Много было боев?
— Всяко бывало. Ты же видишь, где мы теперь.
— А где же рота?
— Один взвод роет окопы. Другой закапывает убитых. К полудню вернутся.
— А какие перемены?
— Увидишь. Не помню, кто еще был жив, когда ты уезжал. Мы получили большое пополнение. Ребятишки. Валятся, как осенние мухи. Понятия не имеют о войне. У нас новый фельдфебель. Прежнего убило, толстяка Мейнерта.
— Разве он был на передовой?
— Нет, его накрыло в сортире. Взлетел в воздух вместе со всем добром, — писарь зевнул. — Сам видишь, что тут творится. Почему ты не заполучил себе на родине этакий симпатичный осколочек в задницу?
— Да, — сказал Гребер, — в самом деле, почему? Хорошие мысли всегда приходят поздно.
— Я бы обязательно задержался на денек-другой. Никто бы в этой неразберихе тебя не хватился.
— Тоже вовремя не додумался.
Гребер шел по деревне. Она напоминала ту, где он был последний раз. Все эти деревни походили одна на другую. И во всех царило запустение. Разница заключалась только в том, что теперь почти весь снег сошел. Кругом была вода и грязь, сапоги глубоко увязали в этой грязи. Земля цеплялась за них, словно хотела их стащить. По главной улице проложили мостки. Они хлюпали в воде, и если кто наступал на один конец, другой подымался вверх, разбрызгивая жижу.
Светило солнце, и было довольно тепло. Греберу показалось, что здесь гораздо теплее, чем в Германии. Он прислушивался к гулу фронта. Оттуда доносилась, нарастая и спадая волнами, сильная
