Я видел: сегодня я ему нужен. И сам чувствовал себя предателем, когда ответил:
— Я сегодня встречаюсь с Марией. Забираю ее после съемок. Хочешь, пойдем вместе.
Он покачал головой.
— Иди уж. Держи и не упускай. Это я так, на всякий случай.
Я знал, что он откажется. Он хотел побыть со мной вдвоем, выпить, поговорить.
— Пойдем! — предложил я еще раз.
— Нет, Людвиг. Как-нибудь в другой раз. Компаньон из меня сегодня никудышный. Черт его знает, почему с тех пор, как я здесь, смерть так действует мне на нервы. Особенно когда она этак вот незаметно подкрадывается, я имею в виду Джесси. Надо было мне стать врачом, как Равич. Тогда я хоть как-то мог бы с этим бороться. А может, просто мы все перевидали многовато смертей на своем веку?
Было уже довольно поздно, когда я подошел к дому фотографа. На улицу из окон верхнего этажа падал яркий, слепящий свет юпитеров. Белые портьеры ателье были задернуты, и на их фоне двигались тени. На освещенном прямоугольнике мостовой стоял желтый «роллс-ройс». Это был тот самый лимузин, на котором Мария однажды прокатила меня до кафе «Гинденбург» на Восемьдесят шестой улице.
Я остановился в нерешительности, раздумывая, не вернуться ли к Хиршу в унылую холостяцкую пустоту его магазина. Но, вспомнив, сколько я совершил в жизни промахов из-за таких вот скоропалительных решений, вошел в подъезд и направился вверх по лестнице.
Марию я увидел сразу же. В белом, с золотыми цветами, платье она стояла на подиуме под кустом искусственной белой сирени Я заметил, что и она меня тотчас же увидела, хотя и не шелохнулась, потому что ее как раз снимали. Она стояла очень прямо, почти летела как фигура на корабельном носу, и этой позой напомнила мне неудержимую, победоносную Нику Самофракийскую из Лувра. Мария была очень красива, и на миг я даже усомнился, вправду ли эта женщина имеет ко мне какое-то отношение, столько гордости и неприступного одиночества было во всей ее осанке. И тут я почувствовал, как кто-то теребит меня за рукав.
Это был лионский шелковый фабрикант. Крупные капли пота выступили у него по всей лысине. Я смотрел на него со смесью изумления и интереса: мне всегда казалось, что лысые почти не потеют.
— Красота, верно? — прошептал он. — И в основном лионские ткани. Доставлены на бомбардировщиках. А уж теперь, когда Париж снова наш, мы будем получать еще больше шелка. Так что к весне все опять наладится. И слава Богу, верно?
— Конечно. То есть вы считаете, что к весне война кончится?
— Для Франции-то гораздо раньше. И вообще, теперь это уже дело месяцев, скоро все будет позади.
— Вы уверены?
— Совершенно. Я только что как раз о том же самом говорил с господином Мартином из Государственного департамента.
«Дело месяцев, — подумал я. — Несколько месяцев, вот и все, что у меня осталось на эту юную красоту, которая застыла сейчас там, на подиуме, в свете юпитеров, бесконечно чужая, такая желанная и такая близкая». В следующую секунду Мария уже перестала изображать Нику и стремглав сбежала по ступенькам ко мне.
— Людвиг…
— Я знаю, — перебил я ее. — Желтый «роллс-ройс».
— Я не знала, — прошептала она. — Он приехал без предупреждения. Я тебе звонила. В гостинице тебя не было. Я не хотела…
— Я могу снова уйти, Мария. Я даже хотел сегодня остаться с Робертом Хиршем.
Она посмотрела на меня в упор.
— Это совсем не то, что я хотела сказать…
Я слышал тонкий запах ее теплой кожи, ее пудры, ее косметики.
— Мария! Мария! — заорал фотограф Ники. — Съемки! Съемки! Мы теряем время!
— Все совсем не так, Людвиг! — прошептала она. — Останься! Я хочу…
— Привет, Мария! — раздался чей-то голос у меня за спиной. — Это был потрясающий кадр. Не представишь меня?
Рослый мужчина лет пятидесяти протиснулся мимо меня, направляясь прямо к Марии.
— Мистер Людвиг Зоммер, мистер Рой Мартин, — сказала Мария неожиданно спокойным голосом. — Прошу меня извинить. Мне снова на эшафот. Но я скоро освобожусь.
Мартин остался возле меня.
— Вы, похоже, не американец? — спросил он.
— Это нетрудно расслышать, — отозвался я с плохо сдерживаемой неприязнью.
— Тогда кто вы? Француз?
— Лишенный гражданства немец. Мартин улыбнулся.
— Вражеский иностранец, значит. Как интересно.
— Только не для меня, — как можно любезнее парировал я.
— Могу себе представить. Так вы эмигрант?
— Я человек, которого жизнь забросила в Америку, — сказал я.
Мартин рассмеялся.
— Изгнанник, значит. И какой же у вас сейчас паспорт?
Я увидел, как Мария выходит на подиум. На ней было летнее платье, очень нарядное, с большущими цветами.
— Это допрос? — поинтересовался я нарочито спокойным тоном.
Мартин снова рассмеялся.
— Нет. Чистое любопытство. Почему вы так спросили? У вас есть основания опасаться допросов?
— Нет. Но я достаточно часто им подвергался. В качестве изгнанника, как вы изволили выразиться.
Мартин вздохнул.
— Это все следствие обстоятельств, возникших по вине Германии.
Я чувствовал: он хочет запугать меня, лишить меня уверенности. И скрытую угрозу — мол, держись подальше от людей моего круга — тоже прекрасно расслышал.
— Вы еврей? — вдруг спросил он.
— Вы действительно ждете ответа на этот вопрос?
— Почему нет? Я с большой симпатией отношусь к этому несчастному, многострадальному народу.
— В Америке вы первый, кто вот так прямо меня об этом спрашивает.
— Ну уж, ну уж, — не согласился Мартин. — Может, и в службе эмиграции не спросили?
— Там — конечно. Но то чиновники, это их работа. А так никто.
— Странно, — улыбнулся Мартин, — до чего иной раз евреи чувствительны, когда их спрашиваешь о национальности.
— Это совсем не так странно, как вам кажется, — возразил я, чувствуя на себе неотрывный взгляд Марии. — За последнее десятилетие их слишком часто об этом спрашивали самые разные люди: чиновники в гестапо, палачи в камерах пыток, уголовники в тюрьмах, жандармы на воле.
Глаза Мартина на миг сузились. Но он тут же снова улыбнулся.
— Ну, вы-то вообще не очень похожи. Кстати, в Америке и этого можно не опасаться.
— Знаю, — ответил я. — Антисемитизм ограничен здесь только рядом особо шикарных отелей и клубов, куда евреев не пускают.
— Вы неплохо осведомлены, — заметил Мартин. А потом, без всякого перехода, продолжил: — Я собираюсь сегодня поужинать с мисс Фиолой в «Эль Марокко». Присоединиться к нам не желаете?
В первый миг я даже слегка опешил от неприкрытого коварства, с каким он заманивал меня в ловушку, но у меня не было ни малейшего желания оказаться в роли подопытного кролика, над которым весь вечер на глазах у Марии будет потешаться крупный государственный чиновник, зная, что я не могу ему ответить, и пользуясь этой моей беспомощностью.
— Очень жаль, — сказал я. — Но у меня сегодня еще одна встреча. С господином Нусбаумом, главным раввином Бруклина. Я приглашен к нему на шаббат. Может, как-нибудь в другой раз. Большое спасибо.
