времени они должны акклиматизироваться, стать своими среди чужих и – затаиться, осесть в тихих уютных пригородах, найти себе нудную и неприметную работу, раствориться в людской массе, замереть, лечь на дно. Так и жить – день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Некоторые заводят семью, детей – дети даже не догадываются, кем является их отец.
На самом деле это страшно. Страшно даже задумываться об этом. Что касается меня, то за все время, пока я здесь, – времени задумываться не было. Работа полицейского – это работа на износ, про рабочее время надо забыть, пашешь и днем, и ночью. А в таких местах, как Белфаст, ты не только пашешь, как вол, каждую минуту тебя могут убить – расстрелять, зарезать, взорвать, и времени думать просто нет, ты просто стараешься сделать свою работу и не подставиться. Ковач говорил: если разведчик начинает думать о смысле жизни – дело дрянь. У каждого человека есть предел, каждый рано или поздно почувствует, что он надломился. Нельзя двадцать четыре часа в сутки жить под напряжением и не надломиться, человек просто не рассчитан на то, чтобы так жить. И если, сказал Ковач, ты почувствуешь, что не справляешься сам с собой, честно дай знать в Центр. Вывезут. Помогут. Если можешь справиться – справляйся. Но самое главное в этом случае – не врать самому себе…
Проще простого – дал сигнал, что подозреваешь – тебя раскрыли, и максимум через семь дней будешь дома. Это проще, чем кажется. В конце концов Ирландия всего лишь небольшой остров, вышел на берег в условленном месте, в условленное время – и тебя подобрала яхта. А там – возможно, под свинцовой толщей воды в открытом океане, в десятках миль от берега, скрывается, ждет тебя подводная лодка. И ты уже дома, в Санкт-Петербурге, ты сполна вкусишь положенные тебе почести, получишь жалованье за все годы работы – оно переводится на номерной счет в Офицерском обществе взаимного кредита. Дадут орден – конечно, просто покажут и заберут обратно – как же, «без права ношения до дня отставки», за славные дела на ниве шпионажа по-иному и не награждают, профессиональный разведчик даже удивится, случись иначе. И дальше – обычная жизнь флотского офицера: скорее всего, на первое время засунут куда-нибудь на Тихоокеанский флот, на хорошую должность в контрразведку, пока все не уляжется…
Свобода… От всего… От постоянного напряжения, когда ты, как сжатая до упора пружина. От ожидания ночного стука в дверь, шороха крадущейся к окнам группы захвата. От постоянных проверок – не упал ли тебе на хвост кто-нибудь. От смертельной опасности белфастских улиц, от запаха взрывчатки и паленого мяса, от происшествий. От зверств и безумия межконфессиональной резни, от глаз двенадцатилетнего пацана, который подстерег своего сверстника, вся вина которого была в том, что он по-другому молится богу, и перерезал ему горло, а теперь смотрит на тебя и говорит, что его нельзя судить, поскольку ему всего двенадцать лет. От того, что никогда не забыть и не понять, от того, что будет тебе являться по ночам в кошмарных снах, даже тогда, когда дом твой наполнится веселой возней внуков и они станут спрашивать, почему дед так неспокойно спит по ночам.
Свобода…
Честно спросил себя – хочу ли я туда, назад. Подумал. И честно ответил.
Не хочу.
Не все еще сделано. Далеко не все…
И прежде, чем я его покину, я должен найти ответ на вопрос – что же все-таки произошло. Что происходит и что произойдет в будущем. Что все это значит?
Как раскрыли О’Доннела? На чем он провалился? Зная его, я мог сказать – несмотря на пьяный, растрепанный и забулдыжный вид, он был себе на уме – даже пьяный он четко понимал, что происходит, и четко чувствовал, когда пахнет жареным. Он не проболтался бы по пьянке в пабе, он бы не проявил неосторожность, добывая информацию – особенно если учесть то, что конкретной задачи по добыванию информации я перед ним не ставил. А если бы и поставил – он ни за что бы не начал ее выполнять, если бы почувствовал, что дело пахнет жареным. Он держался в ИРА достаточно долго, видел, что происходит с теми, кто стучит в Особый отдел, и не имел ни малейшего желания, чтобы то же самое произошло и с ним. При малейшей опасности он бы ушел на дно, нашел меня – в конце концов, и полиция, и Четырнадцатое управление всегда честно, без обмана, выполняли взятые на себя обязательства перед осведомителями. Им меняли внешность, выписывали новые подлинные документы, давали деньги, отправляли в Индию, в Австралию, в любую глушь – даже на континент. За этим особо следили – стоит только пройти слуху, что бобби или контрразведчики подставили своего осведомителя, и на следующий день мы разом лишимся всех своих источников информации. Разом! А разведслужбу без источников информации можно закрывать за ненадобностью.
Так на чем же все-таки прокололся О’Доннел? Начал задавать вопросы и на это обратили внимание? Навряд ли. Во-первых, вопросы и задавать не стоит – нужно просто быть своим человеком во всех барах, где пьют интересующие нас люди, внимательно слушать и ничего не пропускать мимо ушей. Ирландец под градусом хранить секреты не умеет. Во-вторых, в ИРА существовала контрразведка, и поэтому вопросы поимки британских стукачей ложились на нее, остальные этим не сильно морочили свои хмельные головы. Нужно было отчудить что-то совсем из ряда вон выходящее, чтобы на тебя обратили пристальное внимание.
Кто-то сдал? Кто?
Не было Грея – не было проблем. Появился напарник – появились и проблемы.
И снова не сходится. Зачем ему это? Неужели перекупили даже человека из САС? Будь я британским сержантом, я бы знал, кому и как задать вопрос – британский сержант может узнать любую информацию относительно того, что происходит в частях Ее Величества, даже секретную. У британского сержанта от другого британского сержанта секретов нет. Но этот канал информации для меня закрыт наглухо. Во- первых, о британской армии я знаю намного меньше, чем должен, во-вторых, я даже хуже гражданского. Я моряк, земноводное, морда для того, чтобы почесать кулаки при встрече – здесь сухопутные так же ненавидели морских, как в России.
Сболтнул? Может быть. Но кому – он же только что приехал, в городе никого не знает. Где, как, кому он мог проболтаться об агенте? Не пацан ведь – понимает, в какие игры здесь играют и что стоит на кону.
Потом – если он сознательно работает на них, почему он не пристрелил меня тогда, не взял в плен? Зачем убивал своих? Зачем сунулся со мной через границу – мог бы отказаться? Мог! Под любым предлогом. И не просто отказаться, но сообщить, куда я поехал, чтобы меня задержали – стал бы стукачом, но начальство бы слова не сказало, похвалило бы даже. Но ведь поехал, сунулся в самое пекло.
Остается только одно. Та самая промашка Грея, когда он вышел из машины и тронулся в дом, следом за мной. Вот тут он просто промахнулся, сделал то, что делать ни в коем случае нельзя. Если за домом О’Доннела следили, у контрразведки ИРА сразу бы появились к нему неприятные вопросы. Неужели все- таки это? Как глупо… Одна промашка и…
Но ведь тогда получается, что за домом О’Доннела уже следили – значит, уже подозревали, уже он сделал что-то такое, что привлекло внимание. И опять приходим к тому же – что он где-то засветился, непонятно, где.
Какую роль во всем этом играет Кевин О’Коннел? Серьезный человек – командир батальона, один из основных командиров террористического католического подполья в Белфасте. В последнее время говорит
