Исаака Комнина, которого вскоре вознамерился низложить. За свое самоуправство Патриарх был соборно извергнут из сана.
В литературе Патриарха Михаила даже иногда называли греческим «папой», имея в виду высочайшую самооценку патриаршего сана, которую он демонстрировал[83]. Как заключает современный пастырь-богослов, то, что Михаил «активно участвовал в перевороте, возведшем на Престол Исаака Комнина, не было необычным в Византии, но его инициатива низложения этого же Императора, сопровождавшаяся заявлениями о его праве низлагать царей и узурпацией одной из царских инсигний, были уникальны. Он был арестован и отдан на суд епископов»[84] .
Патриарх Никон, насколько известно, не доходил до мысли свержения Царя. Но он страстно отстаивал приоритета духовной власти в Царстве, чем невольно оказывался в плену теократической католической идеи о превосходстве священства во всем и всегда. Это противоречило не только русской священнической традиции, но вообще всей канонической традиции Православия, где священство занимало определенное, но совершенно не тожественное Католичеству место. По точному определению знатока предмета, «если в Католической Церкви священник выступает от имени Бога, как лицо наделенное специальными полномочиями, то в Православной Церкви отпущение грехов осуществляется непосредственно самим Богом, а не от имени Бога — через священника, а не самим священником; можно сказать, что католический священник выступает как полномочный представитель Бога, а православный священник — как посредник между Богом и человеком»[85].
Никон последовательно обличал политику Царства, все государственные власти, весь аппарат управления, представителей которого называл «врагами Божии» и «дневными разбойниками», совершенно исключая из виду, что всех их назначал лично Государь, чем, вольно или невольно, но ставил под удар все государственное устроение[86].
Уместно еще раз повторить, что нет никаких указаний на то, что у Никона, даже в периоды его самого сильного «гневания» на Царя, которого обвинял в «неблагочестии», наличествовала мысль о свержении Алексея Михайловича. Нет, до подобного святотатственного предела он не доходил. Однако своим гипертрофированным самомнением он очень напоминал Михаила Керуллария; между этими двумя героями, несомненно, существовала идеологическая и психологическая близость.
Русские цари, как до них и Константинопольские василевсы, и по факту своих земных функций и по их восприятию окружающим миром, никак не могли быть «ведомыми». Повелитель Империи являлся Миропомазанником, т. е. прошел таинство, при котором ему были преподаны дары Святого Духа, потребные для управления страной. Помазание обычно включалось в состав сложного богослужебного коронационного чина[87]. Над каждым православным обряд миропомазания совершается лишь единожды, при крещении. И только Царь мог удостаиваться этой особой благодати Божией дважды. Таинство миропомазания сообщало Императору благодатные дары, потребные для несения царского служения, с прощением (забвением) всех до того совершенных грехов.
Исключительное место Императора в государственно-церковной системе требовало и особого обоснования. В Эпанагоге, сборнике законодательных актов, составленном в конце IX века от имени Императора (867–886) Василия I, ясно выражена идея церковно-государственного союза. «Император есть законное начальство, благо всех подданных, которых награждает и наказывает без пристрастия. Его задача делать добро. Он должен приводить в действие все предписания Священного Писания, постановления семи Вселенских соборов и гражданские законы».
В свою очередь, призвание Патриарха состояло «в заботе о спасении душ, которые ему вверены. Ему принадлежит право учительства и безбоязненной защиты Истины и веры перед Императором. Император и Патриарх, мирская власть и священство, относятся между собою, как тело и душа, необходимы для государственного устройства точно так же, как тело и душа в живом человеке»[88].
Патриаршая власть впервые трактовалась как дополняющая императорскую. Знаменательно, что Эпанагога была переведена на русский язык при Алексее Михайловиче и Патриарх Никон не мог не знать это собрание государственно-церковных нормативных актов Греческого Царства. Однако он умел «не замечать» того, что не соответствовало его личным представлениям.
В равной степени он оставлял без внимания и обретения русской пастырско-богословской мысли, которая развивалась как раз в традиционном русле греко-имперских законоположений. Замечательный пастырь и богослов Преподобный Иосиф Волоцкий (1440–1515) в своем трактате «Просветитель», в полном соответствии с греко-ромейской традицией, трактовал духовное призвание Царя.
«Цари и князья должны всячески заботиться о благочестии и охранять своих подданных от треволнения душевного и телесного. Так, у солнца свое дело: освещать живущих на земле, а у Царя — свое: заботиться о всех своих подданных. Получив от Бога царский скипетр, следи за тем, как угождаешь Давшему его тебе, ведь ты ответишь Богу не только за себя: если другие творят зло, то ты, давший им волю, будешь отвечать перед Богом. Ибо царь естеством подобен всем людям, властью же подобен Богу Всевышнему»[89].
Никон не мог не знать творение Преподобного Иосифа, прославленного в лике Угодника Божия еще в 1579 году. Его «Просветитель» был широко известен, он находился во многих частных домашних и монастырских собраниях»; его изучали великие князья, цари, «грамотеи», «книжники» как и простые иноки из самых дальних обителей. Никон не принял к сведению умозаключения Иосифа, потому что они противоречили его собственной мировоззренческой установке о приоритете Священства в Царстве.
Очень важный ритуальный момент, раскрывающий место Монарха в церковном священнодействии, появляется на Руси при Алексее Михайловиче. Он касался формы и места причастия Самодержца. Как то когда-то было в Империи Ромеев — в Константинополе, Русский Царь начинал причащаться в алтаре по чину священнослужителей. Как писал очевидец, посол Римского Императора барон Августин Мейерберг: «Если Царь изволит приобщаться, то, сняв с себя венец, подходит к жертвеннику (престолу), чего не дозволяется никому из прочих. Они (все прочие) подходят только к порогу средних дверей (Царским Вратам), где встречает их священник и приобщает»[90].
Подробное описание царского причастия содержится в описании патриаршей службы в Успенском соборе за 1667 год. Тогда в Москве находились два Восточных патриарха: Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский. «Апреля в 4 день, в великий четверток, Божественную литургию в соборной церкви служили все три патриарха; [91]в то время Великий Государь причащался Пречистого тела и Пречистой Крови Христа Бога нашего в алтаре, по прежнему обычаю, у престола от рук вселенских патриархов: Пречистое Тело подавал ему святейший Патриарх Паисий — папа и Патриарх Александрийский, Пречистую Кровь Христа Бога нашего подал Макарий Патриарх Антиохийский, дору (дарохранительницу. — А.Б.) святейший Иоасаф Патриарх Московский»[92] .
Идею гармонического соотношения двух устроений Божиих — Царства и Священства — сформулировал Святой Император Юстиниан еще в VI веке. В широко известной преамбуле к Шестой новелле Юстиниан заключал. «Священство и Царство — два великих дара, данных Божеским человеколюбием. Первое служит Божественному, второе правит человеческим и печется о нем; но оба они происходят из одного начала и оба украшают человеческую жизнь. Поэтому для царей не может быть большей пользы, как о чести иереев, потому что те непрестанно молят Бога о них. Ибо если священство во всех отношениях безупречно и обращается к Богу с полным чистосердечием, а Царская власть правильно и достойным образом устраивает государство, тогда образуется некая добрая гармония («симфония»), которая может доставить человеческому роду всякую пользу».
Формулировки Юстиниана давно стали постулатом для христианской богословской мысли. Все, независимо от конкретной церковной юрисдикции, признают идеи, высказанные полторы тысячи лет «Императором ромеев». Их иногда называют «симфоническим учением», хотя, если быть буквально точным, собственно «учения» или «теории» тут нет. Есть безупречная нравственно-установочная формула, совершенная, как и любое идеальное теоретическое построение, но столь же недосягаемое для предметного воплощения, как и все идеальное.
Современный исследователь очень верно замечает, что у Юстиниана речь идет не об отождествлении Священства и Церкви, подмена столь популярная у апологетов папорезаризма, т. е. у папистов (католиков).
