взгляда на еврейство, что теперь она… Что с тех пор прошла целая жизнь, и под конец не стоит расставаться недругами… Все это теперь не имеет для него значения, да и просто неинтересно.
— Ладно. — Она резко оборвала этот тяжелый разговор. — Оба виноваты, говоришь? И отлично. Были чужими и расстанемся чужими. Прощай, больше не увидимся. Еще раз — спасибо за сигареты.
— Всегда пожалуйста.
Упущенная возможность? Возможность прожить с ним жизнь, никуда не уезжая. В той стране, где родилась. Вместе с ним пережить все странные, непредвидимые преображения, происходившие в той стране, может быть — нищету и лишения, и оставаться по-прежнему вместе… Прожить с ним жизнь в любви и согласии, родить ему детей, дождаться внуков, состариться вместе. Эта возможность упущена навсегда, реализовать ее теперь уже нельзя никак.
Да и не было ее, этой возможности. Никогда не было.
До сих пор, невзирая на все разочарования, обиды и неловкости, путешествие доставляло ей огромное наслаждение. Прежде всего, чисто физическое. Так удобно ей жилось в собственном теле! Неужели в свое время так было всегда и она этого даже не замечала?
Все, любое действие, любое движение было ей приятно. Приятно сидеть и в мягком кресле, и на твердой деревянной табуретке. Приятно встать на ноги, пройтись по палубе, нагнуться до полу и поднять выпавшую из кармана мелочь. Она нашла поперечную алюминиевую трубу и время от времени подтягивалась. Без всякой цели, просто потому, что это было приятно. Ну-ка, сколько раз получится? Сперва руки начинали уставать после второго раза, и она легко спрыгивала на пол. Постепенно дошла до четырех и надеялась дойти до пяти.
А как вкусно здесь есть! Даже ту еду, которую она не особенно любила. Например, популярный творог под названием «коттедж», чуть солоноватый, из мелких белых катышков. Реклама утверждала, что лучше его ничего и быть не может, а она не любила. Но здесь съела целую баночку в один присест и согласилась с рекламой. Да все, даже малосъедобная кошерная колбаса здесь казалась вкусной.
А спать! Она прямо-таки поджидала ночи, то есть, конечно, не ночи, а времени, когда можно будет лечь спать. Только, пожалуйста, просила она, без этих мерзких снов.
И дышать здесь было легко, чудесный легкий воздух, к тому же она полностью избавилась от сигаретных хрипов в груди, так мучивших ее в ее старческой жизни.
Но не только физически. Душевно ей тоже было хорошо, несмотря ни на что. Все эти воспоминания, вызванные к жизни и перечувствованные заново, сперва досаждали и волновали, а затем затихали и спокойно укладывались обратно в дальний угол памяти, не вызывая больше стыда, не причиняя боли. Все, кроме последнего…
Но и он появился и удалился, не причинив вроде бы особого ущерба. В сердце щемило, но и это должно было забыться и пройти. Все равно — было хорошо. Так хорошо, что она начала думать — а не остаться ли ей здесь насовсем? Сказано ведь: вернешься назад в любой момент, когда только пожелаешь… А если она не пожелает? Тогда не вернется? Во всяком случае, пока не захочет? Видимо, так.
Вот плавать так и плавать, молодой и здоровой. Лететь куда захочется. Хотя бы и в Америку. Или даже в Москву? Москва — такое огромное, чуть не на полжизни, воспоминание… Тронуть его, отдернуть серую завесу? Позволить ностальгии затопить ее своими душными волнами?
Ну нет. Зачем нарушать такое чудное благостное настроение.
Она побудет тут, пока не надоест. Может, и долго. Пока не доживет заново до своего настоящего возраста. А тогда не жалко будет и вернуться — все равно скоро помирать. Но это еще так далеко!
Пища, вода. Горючее для шара. Похоже, что тут всего этого неистощимые запасы. Одежда — два шкафа, полные тряпок. Книжек тоже навалом — наконец-то перечитает, скажем, «Под сенью девушек в цвету», которые так поразили ее в юности. Может быть, даже по-французски. В той, недавней, старушечьей жизни Пруст был ей уже не по зубам, но теперь, здесь…
Одиночества, отсутствия общества людей тоже можно не опасаться. Она и в обычной-то жизни общалась с людьми все реже и неохотнее — ей интереснее было с самой собой и с компьютером. А здесь тем более. Захочется поболтать — вызывай кого хочешь и общайся сколько душа попросит.
Интересно, а незнакомых можно вызывать? Надо будет попробовать. Вызвать, например, писателя Пелевина, личность, говорят, нелюдимая и недоступная, но очень уж нравятся лисички из его «Священной книги оборотня». Судя по всему, отказаться от вызова нельзя, должен будет появиться. Разговаривать, скорее всего, не захочет, да и о чем с ним говорить, но хотя бы выразить ему свой восторг. Хоть какому угодно нелюдимому, а автору ведь должно быть приятно.
И погода здесь замечательная. Всегда полдень, всегда солнышко стоит прямо над головой, но не печет, только ласково греет. Облака белые, высокие, обещают хорошую погоду и дальше. И ветерок легкий, приятный…
Правда, ветерок начал понемногу усиливаться. Но это ничего не значит, ей ведь гарантировали, что ни сильного ветра, ни дождя на ее трассе не будет. Ветер несильный, только стал немного холоднее.
Она пошла в спальню, надела свитер. Когда вышла на палубу, почувствовала, что стало совсем холодно. Солнце по-прежнему стояло в зените, но грело слабо. Видимо, шар незаметно поднялся слишком высоко. Она глянула на альтиметр — нет, высота держалась стабильно, как было задано.
Только что было так хорошо, так безмятежно и беззаботно! Похолодало немного — велика важность. Почему же так резко изменилось настроение?
Она всегда была «женщина с настроениями». Так звал ее второй, настоящий муж. Окружающие нередко страдали от ее «настроений», а она считала, что такова ее природа и ничего с этим не поделаешь. Но муж сумел разубедить ее, учил, как с этим справляться. И она научилась. Научилась функционировать нормально, какое бы ни было настроение. Он вообще многому научил ее, и она только удивлялась, как много всякого она в состоянии сделать, на что раньше считала себя не способной без посторонней помощи. Настроения, разумеется, по-прежнему менялись, но это были обыкновенные настроения — весело, скучно, грустно, радостно, просто никак, а не то прежнее, гнетущее, парализующее волю и отнимающее радость жизни. То ушло и не возвращалось, она научилась не допускать его до себя.
И вот теперь оно вернулось. Внезапно, без предупреждения и без причины. Стало тоскливо и одиноко. И холодно, холодно до глубины души.
Пальцы дрожали, едва удалось разорвать целлофан, вытащить из блока пачку, закурить. Стало немного легче.
Это он, он сделал! Привез сигареты, а вместе с ними свою застарелую горечь, свою непрощенную обиду! Нет, не случайно она так хотела выпросить у него прощение — и не сумела.
Надо как-то бороться, преодолеть это подлое настроение. Становилось все холоднее, и она догадывалась, что холод этот не снаружи, а внутри. Может, просто давление упало, выпить чашку горячего сладкого кофе — и все пройдет.
Кофе не помог. Становилось все холоднее и тоскливее. Вспомнился вдруг стишок, выловленный откуда-то из Интернета: «Если некого больше прижать к груди, теплую кошку живую крепко прижми к груди», и она опрометью бросилась в спальню. Как не стыдно! Занимается своими переживаниями и совсем забросила бедное животное.
Запертая в спальне кошка мирно спала, закопавшись в одеяло на неубранной постели. Она схватила теплую разомлевшую кошку, страстно прижала ее к груди. От неожиданности кошка дернулась, уперлась что было сил ей в грудь когтистыми задними лапами и вырвалась из объятий. На груди остались глубокие красные царапины. Это была последняя капля. Она села на кровать и заплакала.
Плакать вот так, без достаточной причины, — значит жалеть себя. От этого тоже отучил ее любимый муж. Но ей сейчас так хотелось, чтобы кто-нибудь пожалел. Или хотя бы посочувствовал. Посочувствовал в чем, чему? Во всем, всему, всей жизни. Тому, что она проходит, почти уже прошла… А разве такая уж плохая была жизнь? Нет, она была всякая, в том числе и хорошая, но сейчас это не утешало, ей нужно было хоть немного тепла, а где его взять, если даже кошка…
Позвонить сыну! Да, конечно, необходимо позвонить сыну, как же это она не только кошку забыла, но даже собственных близких! Ушла, уехала и даже не предупредила. Сколько времени она уже плавала в пространстве и только сейчас вспомнила, что никто не знает, где она. Наверняка беспокоятся, разыскивают. Сын — человек несентиментальный, но добрый и родной. Начнет расспрашивать ее с тревогой, и душа немного согреется.
