Курсив в использованной цитате мой.
Прашкевич мыслит здесь не как мальчик, видящий мир сквозь изумрудные окуляры Гудвина, который – помните? – в итоге оказался мошенником. Он взирает на мир, как муж, умудренный человеческим опытом и прекрасно понимающий, что в этом несовершенном мире пряников хватает не всем, а те, кому они достаются, часто не достойны подарка.
Он реалист и, как положено реалисту, исходит от существующего. В отличие от фантаста, который пляшет от идеала. Но единственный идеальный мир, который получился живым, мир, в котором хочется жить, я имею в виду мир Полдня братьев Стругацких, действительно явление уникальное, эксклюзивное, как теперь говорят. Дорога в него закрыта, на шлагбауме, перегородившем дорогу, написано на каждой полоске: «зависть», «равнодушие», «корысть», «подозрительность», «нетерпимость»…
Каждый большой писатель, претендующий на должность провидца, прожив на этой планете достаточное количество времени, приходит к печальным выводам.
Переделать человечество невозможно. Отдельных представителей – да, но всех, в массе, разноязыких, с разного цвета кожей, с грузом привычек, болезней, страхов, комплексов, темпераментов и так далее, – не выйдет, как ни пытайся. Надежда на науку и технику, на волшебные лучи «Икс», которые усмирят в человеке зверя и направят его внутреннюю энергию исключительно на творческие дела, – смехотворна. Это все равно что надеяться на добрых пришельцев, усовершенствующих человеческий мозг.
Можно, правда, сделать по-большевистски, примерно так же, как поступили с послевоенными инвалидами, – отделить агнцев от козлищ и всех последних упрятать куда подальше, чтобы не пакостили пейзаж. Или как в «Современной утопии» у Уэллса (цитирую по книге Прашкевича «Герберт Уэллс»): «Безнадежно хилых, больных, как в детском, так и в зрелом возрасте, будут беспощадно уничтожать». И оттуда же: «Если не хочешь работать, заставят силой… Человек всегда обязан работать. Не желающие вкладывать труд в общее дело будут беспощадно изгоняться из общества – на какие-нибудь заброшенные острова».
То есть опять же по-большевистски – зона, проволока, вохра, собаки (или акулы, учитывая островную специфику), – по принципу «кто не с нами, тот против нас».
Есть еще религия, но пока большие и малые ее ветви не осознают, что все они часть единого мирового дерева, и каждая не перестанет претендовать на исключительные права в диалоге с Богом, ничего путного не получится.
Итак, все попытки оттолкнуться от настоящего, чтобы получить идеальный мир будущего, не привлекая при этом к его строительству силы подавления и принуждения, дают плачевные результаты.
Значит, остается одно: отпустить руль и довериться течению времени? Куда оно принесет корабль – в холод и мрак грядущих дней или на блаженные берега Утопии, – там и место его будущим пассажирам?
А может, все-таки, наперекор аргументам разума, рисующим печальные перспективы, выправлять потихоньку ход этой допотопной махины, худо-бедно делать попытки вывести корабль на чистый фарватер? Пока жив человек, жива его надежда на будущее, «где счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным».
Тема будущего, путей к нему и препятствий, частоколом вырастающих на этих путях, волновала Прашкевича всегда. Теория прогресса – основа ткани многих его произведений. В этом смысле фантастика у Прашкевича (и не у него одного) работает как инструментарий исследователя – социолога, прогностика, футуролога, – она дает замечательную возможность раздвинуть рамки эксперимента до бесконечности, от эпох, затерянных в прошлом, до поколений, потерявшихся в будущем.
Здесь, пожалуй, уместно будет воспользоваться цитатой из повести 1988 года «Пять костров ромбом» (опубликована в 1989 году). Напомню, женщина из XXIV века отправляется в век XX, пик расцвета археологии, чтобы на материале раскопок выяснить судьбу любимого человека, пропавшего во времена Гильгамеша. Речь в цитате касается артефакта прошлого, найденного в древней гробнице, – артефакта, принадлежащего будущему: «Вещь, сопоставимая только с будущим, могла сама по себе подсказать будущее, в котором отказывали человечеству многие весьма влиятельные философы, существует! Его не убила гонка вооружений, его не убила тупость обманутых масс, его не убили ошибки лидеров! Но раз так, раз это будущее уже сейчас существует, не проще ли отказаться от борьбы, от тяжких трудов, не проще ли просто ждать? Будущее гуманно, будущее всесильно! Разве не протянут люди будущего руку помощи своим погрязшим в неразрешимых проблемах предкам?»
Вот зерно проблемы отношений дня сегодняшнего и завтрашнего. Куда ж нам плыть, и надо ли плыть вообще? Пассивность и активность позиции, которую мы выбираем. Вечные вопросы, требующие от человека ответа.
Далее в беседе с Прашкевичем мой коллега по работе над этой книгой доходит до «перестройки».
И опять цитата из «Пяти костров ромбом» вовремя подвернулась под руку: «Не умея перестраивать себя, они тщатся перестроить мир. Они мечутся от Бога до атома, пытаясь доказать самим себе, что чудо рано или поздно случится».
Очередное русское чудо под названием «перестройка» оказалось разворованным. Объявленная свобода предпринимательства вышла народу боком. В «Шкатулке рыцаря» приводится характерное объявление, взятое из газеты «Шанс», самого, наверное, объективного среди массовых печатных изданий того периода. Ценно объявление тем, что в малом крике души отдельно взятого человека слышен голос всего народа, с болью сердца реагирующего на любое препятствие, встающее на пути прогресса: «Вся страна говорит о приватизации. Я тоже «за», но с жестким контролем, а то вот отнес сапожнику-частнику старые туфли в починку, а он мало что тысячу за подошвы с меня содрал, он еще запил на радостях. Теперь пришел в себя, говорит: ни туфлей нет у него, ни денег. Ну, не скотина разве? Я на всякий случай подпалил ему будку, чтобы наперед знал: в приватизации главное – честь и достоинство, а остальное мы в гробу видели при всех вождях и режимах!».
Смена политических полюсов, призванная расшевелить массы, подстегнуть их предпринимательскую активность, шире – отчаянная попытка с помощью радикальных мер вытащить страну из глубокой задницы, куда ее засунули коммунисты, привела к непредсказуемым результатам. Людей лишили тех моральных запретов, которые, пусть непрочно, держали в клетке первобытное существо, заключенное внутри каждого человека.
«Малый бедекер по НФ» – наконец-то я до тебя добрался.
Во-первых, о названии. Ларионов правильно разжевывает для ленивых суть понятия «бедекер»: что он есть за диковина, откуда пошел и на кой хрен нужен.
На самом деле, применительно к конкретному бедекеру – «Малому бедекеру» Прашкевича, – источник названия прячется не в 18-м веке, ближе. Я его отыскал в написанной в 80-е годы повести Прашкевича «Уроки географии». Герой повести, журналист, пишет бесконечный цикл «не то мини-исследований, не то мини-очерков, озаглавленных им условно «Лоция Главного проспекта»». Это примерно то же, что в 19-м веке называлось в русской литературе «физиологическим очерком». Главный проспект – это главная улица Новосибирска, по которой журналист Юрий Зоболев каждый день утром идет в редакцию, а вечером – из редакции. Затерявшись среди людей, он всматривается в человека толпы и пытается по лицу прохожего представить, как тот живет, войти в мысли незнакомого человека, угадать его привычки, желания, чтобы потом представить все это на бумаге. И один из друзей подруги героя, дворник Миша, позиционирующий себя великим писателем, «Лоцию» переименовывает в «Бедекер». В этой повести традиционный бедекер, теряя основную функцию, превращается в путеводитель по людям, то же самое мы видим и в «Малом бедекере по НФ».
«Бедекер» – книга славная. Во-первых, это книга о людях. Во-вторых, это книга о литературе. Или – во-первых, о литературе.
Она и начинается славно: «Первой книгой, которую я прочел от корки до корки, была «Цыганочка» Сервантеса («Academia», 1934)».
«НФ» в названии книги, сокращение от «научной фантастики» – то ли кость, брошенная торговцам, этакая маркетинговая уловка, чтобы не отпугивать покупателей подозрительным словечком «бедекер», то ли авторская ирония, действенный литературный прием, которым автор владеет виртуозно. О научной
