Прекрасная идея предпринимателей Лени Шувалова и Аркадия Пасмана. Оба были не чужды литературе, издали несколько книг. А журналы в те годы практически не выходили, в Сибири точно. И вдруг эти два хороших человека говорят: «Геннадий Мартович, ищите авторов». Жаль, денег хватило ненадолго, зато в течение трех лет (и каких лет!) в Сибири (и не только) читали новые вещи самых разных писателей. Вряд ли кто мог тогда собрать под одной обложкой Валентина Распутина и Евгения Евтушенко, Василия Аксенова и Вильяма Озолина. А я собрал! И сотрудничать с «Прозой Сибири» согласились (и активно сотрудничали) Роман Солнцев, Виктор Астафьев, Александр Бирюков, Кир Булычев, Владимир Войнович, Георгий Гуревич, Николай Гацунаев, Сергей Другаль, Виктор Колупаев, Владислав Крапивин, Василий Коньяков, Борис Стругацкий, Михаил Успенский, Борис Штерн и многие, многие другие. И заметь, речь шла не о журнале фантастики и приключений. «Проза Сибири» была журналом ЛИТЕРАТУРНЫМ, в самом лучшем смысле. Мы впервые напечатали повесть Татьяны Янушевич «Мифология детства», Ильи Картушина «Обрубки», рассказы Рауфа Гасана-заде, бессмертную вещь Бори Штерна о Чехове, роман Евгения Войскунского «Девичьи сны», цикл Николая Мясиикова «Мои соседи знают о Париже», повесть Александра Етоева «Пещное действо», великолепную мемуарно-аналитическую вещь Георгия Гуревича «Приключения мысли», интервью Бориса Стругацкого «Свобода каждого есть условие свободы всех остальных…», повести Евгения Пинаева, рассказы Кира Булычева и Юлии Старцевой, воспоминания Владислава Крапивина, колымские исследования Александра Бирюкова и многое другое, вплоть до оригинальных текстов о. Симеона «Познание от твари Творца и Управители вселенныя» и старовера Афанасия Герасимова «О конце света». К сожалению, хороший журнал требует хороших денег. Пришел дефолт и все скушал.
Разницы нет. Есть интонация. У поэтической речи она одна, у прозы другая. Откуда она приходит – мне лично неизвестно. Я хотел написать о Париже и Иерусалиме, но ни одной строчки так и не появилось, а в Гоа был написан цикл стихов, а о Константинополе я написал роман. Откуда все это? Почему «Поворот к раю» родился на автодороге Балчик – Созополь?
Жизнь профессионального писателя я веду с 1983 года. До этого достаточно много времени я отдавал официальной службе. Когда говорят о Союзе писателей СССР как о какой-то кормушке, это вздор. Кормятся чиновники при всех организациях, в том числе и при творческих, но у художника должен быть свой дом, где можно встретиться с коллегами, поговорить, наконец, выпить. Но я всегда предпочитал свою собственную квартиру или далекое путешествие. В течение десятков лет (увы, уже десятков) я ежедневно вставал и встаю в 5–6 часов утра, и утренние часы – всегда лучшие.
Лишь бы работалось. Хемингуэй правильно говорил, что хорошая книга всегда себя окупает.
Александр Етоев
Беседа пятая: комментарии
Комментарий начну с эпиграфа, благо тема задана интересная, неисчерпаемая, как матерь русских рек Волга. «Палой листвой обнесло все питейные точки…»
Если бы не наводящая ссылка «Из лирики девяностых», я соотнес бы тему процитированной строки с государственной антиалкогольной кампанией 1985–1987 годов, засевшей в памяти русского человека так же крепко, как хрущевская кукуруза. Помните: «В шесть утра поет петух, в восемь – Пугачева, магазин закрыт до двух, ключ у Горбачева»? Это когда спиртное продавали с 2 до 7. И правда, цепочка ассоциаций «осень – палая листва – питейные заведения» приводит к такому заключению. Впрочем, перед этим задает тон нота безденежья – «денежки кончились в наших смешных кошелечках» (это цитата из стихотворения Макса Батурина, томского поэта, покончившего с собой в 1997 году в возрасте 32 лет. О Батурине и влиянии его творчества на Прашкевича разговор впереди). То есть действительно справедлива отсылка Ларионова к 90 -м.
Но раз уж начал с «питейных точек», то грех идти на попятную. Тем более что история, которую я сейчас приведу, передана самим Прашкевичем и касается даже не времени, в котором происходила, а природы человеческой гениальности – не больше, не меньше.
Рассказывает писатель Михаил Михеев (в передаче Прашкевича):
«– От фантастики меня отпугнул Евгений Рысс, а от поэзии – Елизавета Константиновна Стюарт. После моей стихотворной книжки «Лесная мастерская» Елизавета Константиновна категорически заявила, что все то, что я пишу, не является поэзией, не может быть поэзией и никогда не будет поэзией. Поэзия требует совсем других чувств. Я думаю, Мартович, она была права. Поэт действительно не должен походить на нормального человека. А я нормальный.
– Это как?
– Я, Мартович, поясню тебе на примере. Есть у нас в организации один поэт, я долгое время по глупости своей не считал его поэтом. Ну, сочинитель, ладно. Но почему поэт, если никто не помнит ни строчки его стихов? Но однажды, Мартович, я зашел с приятелем в одну забегаловку недалеко от писательской организации «Русский чай». И подавали там только чай, поскольку это случилось еще во времена сухого закона. Когда мы вошли, я заметил, что в полупустом зале за крайним столиком сидит поэт, о котором я рассказываю. На столе перед ним лежала на тарелке отварная курочка, он неохотно ковырял ее вилкой. Увидев это, я окончательно решил, что никакой он не поэт. Так себе, сочинитель. Неважно, что под столиком поэт прятал бутылку. Подумаешь, тогда все так делали. Михаил Сергеевич или Егор Кузьмич запретили держать бутылки на столике, вот все и держали их под столиками. Мы разговаривали с приятелем, а потом я обернулся и увидел картину, которая помогла мне понять, Мартович, что я зря не считал этого поэта поэтом.
Михеев посмотрел на меня и негромко засмеялся:
– Прошло каких-то минут двадцать, а у поэта все изменилось. Теперь бутылочка стояла перед ним на столике, а курочку он прятал в ногах под столиком. Отопьет глоток и ковыряется вилкой под столиком. Всего-то, как говорят шахматисты, перепутал порядок ходов, но я, Мартович, понял, что этот человек – поэт».
Теперь хочу обратить внимание на следующее место «Беседы»: «А я и сейчас иногда вижу во сне всех этих костыльников и колясочников, выигравших войну и выброшенных на перроны и улицы – нищенствовать и помирать. Мы боялись их и в то же время жалели. И когда они однажды исчезли, это было также непонятно и страшно, как раньше было страшно и непонятно видеть их массовое появление. Специальным указом инвалидов раскидали по провинциальным домам инвалидов. «Затопили нас волны времени и была наша участь ужасна.
