Люцифер, эта падающая камнем птица,
С пределов севера прилетевшая, как беда,–
Растаял, потерялся и больше не шевелится,
Сводами ее дыханья раздавленный навсегда!
Венера лежит, звездным ударом ранена,
Чувственные руины создают времена
Года, в том жидком мире, где рассветно-ранняя
Смахивает тьму побеждающая белизна.
Вечное «прощай» звучит из раковины, где Венера созрела,
Вечное «прощай», – ибо плоть вылеплена теперь на век!
И рыбак сматывает удочку так неохотно, будто бы это дело
Некий призрак делает, а не живой человек.
Вечной удачи желает пернатая, но с плавниками
Птица после заката, и смеется рыба, пока
Паруса выпивают с приветственными громами,
И длиннохвостая молния озаряет рыбака.
Лодка плывет в сторону шестилетней погоды,
Тень от ветра мгновенно замерзает – была и нет,
Вот золотая наживка уже тащит что-то
Из под гор и галерей к гребню волны на свет.
Вот смотри, что там льнет к льняным волосам,
Пока шаланда летит на крыльях, пьющих ветра.
Хлопья снега подобны белым большим холмам,
Статуи огромного дождя неподвижны с утра.
Пой, бей пеньем твоим по его тяжелой ноше,
Заливай лодку светом, что белее любых снегов,
Заливай палубы насквозь от чудес промокшие:
Как чудо христово о рыбах – твой длинноногий улов!
Из урны размером с человека, не более,
Из комнаты весом всех его несчетных бед,
Из дома, в котором целый город разместился бы вольно
В каменном континенте неисчислимых лет,
И сухие, как эхо с узкими лицами насекомых,
В шалях праха, один за одним приближаясь, вот
Предки его льнут к ее руке незнакомой
И рука прошлых лет будущее ведет,
Ведет как детей, их, легких, как воздух,
К слепо качающимся верхушкам мачт,
И столетья, отбрасывая назад волосы,
Поют новыми губами, как пела бы только мать:
«Да, Время само беременно новым сыном,
Оно ворочается с искрами боли в лице,
Целый дуб падает в желуде, свалившемся в глину,
И малиновку ястреб убивает еще в яйце»
И тот, кто раздул пламя и умер в его шипении,
Или шли по земле вечером, пересчитывая не взошедшие семена,
Льнет к ее уплывающим волосам, а кто обучил их пенью,
Карабкается как встающее солнце, ибо ждет его вышина.
Он рыдает в толпе народа, среди льющихся хоров.
Удочка, предугадывая берег, компасной стрелкой его ведет,
И расступаются воды, и появляется сад, который
Подползает к ее руке со зверями, с жителями высот и вод,
С мужчинами и женщинами, с горным голосом водопада.
И сад этот сух, даже в водовороте, пожирающем корабли,
И ошеломленная и спокойная травяной вуали прохлада
Над песком времен хранит легенды и песни земли.
Пророчество на выжженных дюнах. Долина охватывает бедра,
А время и место ей подпирают соски,
Она переполнена облаками и временами года,
И пресные воды касаются ее руки.
Вокруг волочащегося запястья эти воды вьются,
Там рыбы снуют, там гремят обточенные голыши,
Вверх и вниз на волнах морских раскачиваясь, рыбы несутся,
И смешиваясь с морем, дышащая река спешит.
Пой про улов: это в его полях под ветром колосья гнутся,
Это все море до горизонта засеяно ячменём его.
Это его стада на пене морской пасутся,
И холмы отгоняют волну от подножия своего.
На холмах дикие морские кобылы в уздечках промокших,
Соленые жеребята – вокруг ног их морские ветра,
И все лошади его улова, чудесного, невозможного
Через зеленые горбящиеся фермы скачут уже с утра,
Или бегут рысцой, а над ними чайки – всё мимо,
В гривах сверкают молнии и тают вдали,
О, завтрашний Лондон – судьбы Содома и Рима,
Булыжными городками покрылся прилив земли.
Тучу, наброшенную на ее плечо, протыкают шпили,
А улицы, по которым рыбак жилища достиг своего –
Как эти длинные ноги, которые ветрами в пламени были,
