стихотворение - осмысление пейзажа, а через него - жестокости и красоты существования. Некоторая перекличка с «Осенним криком ястреба» И. Бродского.
Мощная сексуальность - еще одна необходимая движущая сила томасовской поэзии. Сильнее всего она проявлена в стихотворении «На белой великанской ляжке», где сексуальность - неотъемлемая часть пейзажа; единственное, что остается от давно умерших - их страсти, их желания, их жизнь.
Два значительных стихотворения связаны у Томаса с его собственным днем рожденья: «Стихи в октябре» и «Стихи на его день рожденья». День ежегодного подведения итогов.
В «Стихах на его день рожденья» основу составляет тот же пейзаж, что и в «Над холмом сэра Джона». Собственно, «Стихи на егодень рожденья» эмоционально тоже сильно перекликаются с «Над холмом сэра Джона». Только в первом поэт, как и звери, и птицы, прежде всего смертен, подвержен безжалостному времени, уязвим, и радуется миру в этом осознании невечности
А во втором Дилан вместе с цаплей - созерцатель, философ:
* * *
Что касается формы, то Томас в ней предельно свободен.
Он достаточно часто остается в пределах классической просодии, но, ни секунды не сомневаясь, нарушает ее, если того, по его мнению, требует образность,
Томас виртуозен и пишет ровно так, как хочет. К примеру, открывающий каноническую книгу «Пролог» построен так, что первая строка этого стихотворения-монострофы рифмуется с последней, сотой строчкой, вторая - с девяносто девятой, третья с девяносто восьмой, и так далее.
Заметить это, естественно, читатель может лишь в самой середине стихотворения, когда рядом стоят рифмующиеся пятидесятая и пятьдесят первая, и, соответственно, пятьдесят вторая рифмуется с сорок девятой, а пятьдесят третья - с сорок восьмой.
Так что подобное построение по сути рассчитано не на читателя, а скорее является игрой, доставляющей удовольствие автору, и только.
Значительная часть стихов Томаса чрезвычайно темна. Он не проясняет поток ассоциаций, скорее даже запутывает его, иногда намеренно.
Вот что пишет известный комментатор Томаса Уильям Тиндалл по поводу стихотворения «На годовщину свадьбы»:
«Мы не можем с уверенностью сказать, о чем это стихотворение, но определенно непонятность этого синтаксически ясного стихотворения все-таки беспокоит нас меньше, чем иные совершенно невнятные стихи».
Собственно говоря, довольно часто комментатор попросту разводит руками и говорит по сути вот что: к сожалению для читателя, в этом стихотворении совершенно непонятен синтаксис - где тут глагол, где существительное - а кто ж его знает. Может, одно имеется в виду, а может, и совсем другое.
Тем не менее, и среди таких вот темных до предела стихов есть очень значительные.
Когда долго продираешься через эту тьму, ломая ветки, напарываясь на сучки, таская камни, нагружая вагоны, злишься и теряешь нить, пытаясь понять, - нужно Томаса попросту послушать.
Он поет и звенит. И оказывается естественным, даже ассоциируется с кантри.
Эта невнятица, зримая и мощная, из которой время от времени вылупялись четкие жесткие внятные кованые страстные стихи.
Такие, как «И безвластна смерть остается»:
Это еще одно программное стихотворение. Все томасовское противление - противление смерти, старости, небытию тут высказано страстно и четко, ассоциации не разбрелись веером, а наоборот, стянулись в кулак, и вся мощная зримость тут, пожалуй, управляема.
И тут становится ясной еще одна сторона Томаса - сопротивление - старости, смерти, обстоятельствам, над которыми человек не властен.
Он в высшей степени не готов принять судьбу. И, пожалуй даже, в нежелании принимать судьбу иногда становится почти проповедником - скажем, в стихотворении, посвященном отцу. По форме это
