Эй, Луций, встань!
По звездам распознать я не могу,
Далеко ль до утра. Проснись, эй, Луций, пробудись!
О, если б мог я так же крепко спать.
Живее, Луций! Эй, проснись же, Луций!
Ты звал, мой господин?
В покой мой принеси светильник, Луций.
Когда зажжешь, то позови меня.
Все будет сделано, мой господин.
Да, только смерть его: нет у меня
Причины личной возмущаться им,
Лишь благо общее. Он ждет короны;
Каким тогда он станет — вот вопрос.
На яркий свет гадюка выползает,
И осторожней мы тогда ступаем.
Короновать его — ему дать жало,
Чтоб зло по прихоти он причинял.
Величье тягостно, когда в разладе
Власть с состраданьем. Я не замечал,
Чтоб в Цезаре его пристрастья были
Сильнее разума. Но ведь смиренье —
Лишь лестница для юных честолюбий:
Наверх взбираясь, смотрят на нее,
Когда ж на верхнюю ступеньку встанут,
То к лестнице спиною обратятся
И смотрят в облака, презрев ступеньки,
Что вверх их возвели. Вот так и Цезарь.
Предотвратим же это. Пусть причины
Для распри с ним пока еще не видно,
Решим, что, как и все, он, возвеличась,
В такие ж крайности потом впадет.
Пусть будет он для нас яйцом змеиным,
Что вылупит, созрев, такое ж зло.
Убьем его в зародыше.
Светильник я зажег, мой господин.
Кремень искал я у окна и вот
Нашел письмо с печатью, но его
Там не было, когда я спать пошел.
Приляг опять, еще не рассвело.
Не мартовские ль иды завтра, мальчик?
Не знаю, господин.
Взгляни же в календарь и мне скажи.
Сейчас, мой господин.
По небу так сверкают метеоры,
Что я могу читать при свете их.
