прошло и недели, как после зиминских поминок, которые проходили там же, где и юбилей, — на его даче в Комарове, разогретые сотоварищи, отправившись по морозцу, на ночь глядя, на Щучье озеро освежиться, потеряли Ивцова, который фантастическим образом, незаметно для остальных провалился под лёд. Тело его выловили и идентифицировали лишь два месяца спустя. — Новый кружок. — Затем двое — Никешин, он же Гора, и Самсонов, он же Самсон, проживавшие, кстати, в одном доме, — были госпитализированы в НИИ имени Бехтерева с одинаковым диагнозом: отягощённая паранойя. Этот случай хотелось бы выделить особо. Первым привезли Никешина. Однако, несмотря на интенсивную терапию и круглосуточное наблюдение на так называемом «заднем коридоре», на четвёртый день утром он был обнаружен мёртвым в своей постели. Врачи считают, что Никешин умер во сне, от страха. — Очередной кружок. — И в тот же день туда же, в первое отделение института Бехтерева, как я сказал, с аналогичным диагнозом был доставлен его многолетний друг, соратник и сосед Самсонов. Он, на сегодняшний день, ещё жив, но уже более месяца никого не узнаёт, не разговаривает, подобно коматозникам, находится на искусственном кормлении. Короче, абсолютно невменяем. Медики утверждают, что процесс принял необратимый характер. — Кружок. — Чуть больше двух недель назад Косов, он же Ноздря, был застрелен на охоте собственным сыном. Несчастный случай чистой воды. — Ещё один кружок. — И наконец, вот теперь — самоубийство Лобанова. — Опять кружок. — Я бы с удовольствием разделил материалистический взгляд на складывающуюся в итоге ситуацию, товарищ генерал, если бы не одна маленькая деталь, связывающая эти такие разные смерти в единый двойной морской узел…
Подполковник соединил перечёркнутые кружочки между собой, а в центре нарисовал красным фломастером — покрупнее — квадрат и надписал его: «Монах».
— Это — основа основ власти Монаха, его ближний круг… Которого больше просто не существует. И это уже позволяет говорить о том, что перечисленные смерти — не череда совпадений, а вполне очевидная система бандитского передела, чреватого очень серьёзными последствиями.
Кривошеин (давно уже вставший из-за стола и прохаживавшийся по кабинету) остановился у окна и какое-то время молча смотрел на улицу. Затем тихо сказал: «Садись, сынок…», взял на подоконнике пластмассовую леечку и полил великолепный мандарин с аппетитно розовеющими плодами. Только после этого он обернулся, уперев долгий взгляд «глаза в глаза» в Белова, и, вдруг усмехнувшись, по-прежнему тихо произнёс:
— Так вот она, истинная причина вашего визита, полковник?!
Белов кивнул:
— Точно так. И для начала хочу сделать маленькое дополнение к сказанному подполковником, так сказать, последний мазок в нарисованной им, столь наглядной картине.
— Ну да, — «пошутил» генерал, медленно направившись к своему месту за столом, — чутьё мне подсказывает, что ваше
— Позвольте, подполковник, ваш фломастер? — обратился Белов к Круглову и… жирно, крест-накрест перечеркнул красный квадрат в центре нарисованной тем схемы. — Несколько дней назад, — пояснил офицер ФСБ, — в онкологическом центре в Песочной Владимиру Алексеевичу Кушнарёву подтвердили поставленный в городской онкологической больнице диагноз: меланобластома. Копия заключения у меня с собой. — Он достал документ. — Это одна из разновидностей скоротечной формы рака. В Песочной Монах оставаться не захотел и был, по его желанию, переведён в медсанчасть, где два года назад его оперировали по поводу язвы. Там он находится и сейчас, в девятнадцатой палате на терапевтическом отделении, естественно, под круглосуточной охраной своих бойцов.
— Я же говорил… — Однако Кривошеину явно было уже не до шуток. — Значит, нашлась-таки некая сила, оказавшаяся способной расправиться с Монахом. Вот так вот, вдруг, по щучьему велению. А мы — ни сном, ни духом!
— Почему «ни сном, ни духом», товарищ генерал? — возразил Белов. — Если мы порознь, взаимонезависимо и самостоятельно пришли к одному и тому же — почти фантастическому — заключению, значит, наши ведомства вполне дееспособны. У нас, может быть, несколько разнятся взгляды на перспективное развитие событий. В этом смысле, конечно, хотелось бы придти к общему знаменателю и выработать максимально результативный план совместных мероприятий, дабы не допустить дестабилизации складывающейся ситуации, и, по возможности, малой кровью.
— Что вы имеете в виду? — спросил Кривошеин.
— Я имею в виду, товарищ генерал, что бандитский передел, являющийся основной проблемой для вас — РУБОП в целом и подполковника Круглова, в частности, — для моего ведомства вопрос не первостепенный. Рано или поздно это должно было произойти: короли, в том числе и преступные, не бессмертны. Но одно дело, когда они умирают естественным образом: от пули или по болезни, и совсем другое — вот так, как вы точно выразились, по щучьему велению. Сегодня некто расчищает себе путь, избавляясь таким… нетрадиционным методом от своих конкурентов в преступной среде, а завтра ему захочется попробовать себя в политике или на государственном поприще! Почему нет? Аппетит, как известно, приходит во время еды. А тут такой соблазн: сто процентов гарантии, недоказуемости и безнаказанности! Кто ж устоит? И вот не допустить не только малейшего поползновения преступников в этом направлении, а обезвредить их до того, как подобная мысль вообще мелькнёт в их мозгах, — задача, поставленная моим руководством. Так что, развивая аллегорию, товарищ генерал, ваша цель — Емеля, моя — щука, а путь у нас — один…
— Мнда. Видно, мне, с моим «доисторическим» мышлением, и впрямь пора на пенсию.
— Поработаем ещё, товарищ генерал! — откликнулся Круглов и осёкся под начальственным взглядом.
— Как я понимаю, — хмуро адресовался Кривошеин к Белову, — у вас уже разработан какой-то предварительный план?
— Конечно. Только… Как ни крути, а начать следовало бы с Монаха. Но мы даже его палату оборудовать не успели — так всё неожиданно случилось. Телефон он сразу отключил. Лишь через сотовый и пеленгуем, с нулевым КПД. Дважды пытались к нему пробиться — тщетно. Прямо хоть бери у вас ОМОН и штурмуй палату. Законным путём к нему уже не подъедешь — с таким диагнозом. При этом нельзя не отметить: силён. Уже испытывая нешуточные боли, категорически отказывается от инъекций — ну, от морфиносодержащих препаратов. Врач говорит, впервые такое наблюдает. Спрашивает Монаха, почему он так себя истязает, а тот скрипит зубами, но отвечает с улыбкой: «Милый доктор, наркотики — единственное зло, которому не удалось со мной договориться». Только водку пьёт. Да, он, думаю, смог бы дать нам ниточку, за которую можно было потянуть…
— Что ж, — как-то странно, почти через силу, проговорил Кривошеин, — тогда предлагаю прерваться и перенести продолжение нашего «Совета в Филях» на завтра, скажем, на восемнадцать ноль-ноль. Что смотрите, как рябчики на папашу? Поработаю Хоттабычем, уговорили: встречусь с этим … типом. В какой он санчасти?
— Товарищ генерал… — с сомнением начал Белов.
— Давайте адрес! — отрезал тот.
Спустившись по гранитным ступеням здания на Литейном, полковник Белов сразу же свернул налево, за угол и направился к стоящему неподалёку синему «форду». Из машины ему навстречу вышел молодой человек.
— Надеюсь на вас, лейтенант, — вполголоса произнёс Белов и, сев за руль, опустил стекло. — Однако напоминаю: вы имеете дело с крепким профессионалом. Если он что-то учует, не сносить вам обоим головы. Связь — круглосуточная, так что не стесняйтесь меня информировать.
— Ясно, товарищ полковник!
Машина мягко тронулась в сторону Таврического. Проехав пару кварталов, Белов достал трубку:
— Всё в порядке. Да, сегодня… Думаю, часа через два…
А генерал Кривошеин, оставшись один, вновь подошёл к окну да так и застыл, устремив слепой взгляд на улицу. И никак не отреагировал на позывные селектора. Когда же минуту спустя в кабинет осторожно заглянул помощник, Иван Фёдорович, не оборачиваясь, и внешне спокойно проговорил:
— Меня нет и сегодня не будет. И вызови, пожалуйста, мою машину.
